Свора девчонок

И побежала по лесу. Кратер Иветты, Папоротниковая лужа, Упавшее дерево, Малая воронка, Большая воронка, Три Долины кратеров, Мшистый овраг, Корневой овраг, Ближний овраг…

– Бея вернулась?

– Ты ее видишь? – ответил вопросом на вопрос голос Иветты.

Хотелось на нее наорать. Ты что, нормально ответить не можешь? Хоть раз!

– Где Аннушка?

– Не здесь!

– Спасибо. Ты очень помогла!

Иветта показала по диагонали налево.

Я вылезла наверх, бросилась к яме и увидела там Аннушку – она сидела, спустив штаны. Я подбежала.

– Я нашла Чероки! Он ранен. Ну, то есть болен. Что-то с животом, кажется.

– Да не кипишись ты так!

– Вовсе я не кипишусь. Я совершенно спокойна.

– А аура твоя кипишится, – сказала она.

Закончив свои дела, она пошла в туннель за шуршащим мешочком. Все девчонки знали, что в нем. И мы выдвинулись.

– А что ты сказала остальным о том, что случилось?

– Сказала, что у тебя солнечный удар, – ответила Аннушка. – Ты можешь максимально точно описать, что с Чероки?

Я рассказала все, но умолчала о самом важном: Чероки нужны лекарства. Иначе надо было объяснять, откуда я это знаю и откуда Бея это знает, и тогда пришлось бы рассказать всё – что мы конкретно наломали дров.

– Может, у него какая-то болезнь, ну, которая у него была и раньше. Может, ему нужны лекарства. Такая вероятность ведь есть? – сказала я.

Она удивленно на меня взглянула.

– Лекарства… – повторила она. – Я не очень-то им доверяю. Знаешь, почему травы лучше помогают?

Я не знала. То есть спросила так, будто мне интересно. Лицо у меня, кажется, гореть перестало. Не знаю, у каждого ли человека есть такая тема, на которую он реагирует как осиное гнездо, отражающее нападение. Аннушка вот начинала гудеть при упоминании лекарств.

– Травы помогают, потому что ты вложил в них свой труд. Их нужно найти. Потом ощипать и измельчить, порезать двуручным ножом, высушить. Потом варить и помешивать. И пахнет вкусно. Правда, иногда и невкусно. А еще больше помогает, если все это для тебя делает кто-то другой. И если этот кто-то говорит тебе: «Вот, выпей. Это поможет. Это то-то и то-то», – поможет наверняка. А какой-нибудь аспирин ты просто проглатываешь, и все. И нет его. Ничем не пахнет. На вкус – что-то среднее, непонятное, не поймешь, вкусное или гадкое. А настоящее средство должно иметь ясный вкус, быть либо вкусным, либо противным. – Аннушка погладила свой мешочек на поясе. – Я предпочитаю травы. В них нужно душу вкладывать. Моя мать – врач общей практики, и она тоже доверяет травам, только вот людям больше нравятся гомеопатические шарики. Она единственная в округе этим занимается. К ней съезжаются люди со всех концов Рудных гор. Мама говорит, что с таким же успехом они могли бы принимать и драже из кондитерского отдела. Знаешь, почему эти сахарные шарики работают?

– А они работают?

– Да, работают. И делают они это потому, что люди знают, что производятся они очень сложно. Их разбавляют, еще раз разбавляют, и еще, и еще. И в конце концов там ничего не остается. Это не секрет и для тех, кто в это верит. В этих шариках остается дух средства, считают они. Есть такие фабрики с огромными чанами для разбавления. А в самом конце кто-нибудь в старом кожаном фартуке обязательно обносит шарики вокруг фабрики. Или типа того. Это все на уровне заклинания духов. Так мама говорит. В этих шариках, они думают, есть дух средства от болезни. ДУХ!

Окей, и если до сих пор это было осиное гнездо, тут оно превратилось в гнездо шершней.

– Ты всё со своими духами, – сказала я.

– Это не мои духи! – Аннушка остановилась и серьезно на меня посмотрела. – Мои духи – это духи. Честные. Они ничего не стоят. Есть они или нет, неважно. Я ими никого не надуваю. А мои травы – это травы. Они действительно помогают. А шарики – это обман пациентов. И помогают они просто потому, что люди верят моей матери. Они бы стали и пепел рецептов вдыхать. Даже если бы моя мать на больном месте просто писала слово «вылечено», они бы тоже чувствовали себя лучше.

У меня было что на это возразить – например, что ее мать все-таки обманывает пациентов, – но в тот момент я поняла две вещи:

во-первых, не тормоши слишком долго осиное гнездо;

во-вторых, мне не нужно это до конца понимать.

И вот мы в том участке леса с мягкой травой. Я позвала Кайтека.

– Вот, вот это место, – я показала на траву рядом с деревом. Она была примята на участке размером с большую собаку. Никого…

Теперь исчез не только Чероки, но и Кайтек.

Проклятие какое-то!

Я звала и звала, но все мои крики уходили просто в зелень.

Когда мы вернулись, девчонки сидели на корточках у Пещер-глазниц. Полукругом, склонив головы. В общем-то, я догадывалась, что там, но испугалась еще худшего. Потому что Бею я не видела.

Круг расступился…

В середине лежал мертвый пес.

Такой летний лес – неподходящее место, чтобы хоронить собаку. Солнце светит, словно ничего не случилось. Птицы щебечут, словно все хорошо. Запахи. Небо. Зелень. Как будто ничего не изменилось.

Может, в этом и есть самое печальное в смерти: жизни на нее плевать.

Цак и Буги вырыли глубокую яму.