Свора

Он потянулся к подсумку, как вдруг обваренная ржавыми плитами дверь, весящая по самым скромным подсчетам добрый центнер, с лязгом и грохотом отворилась. Базарный гвалт в тот же миг стих, купцы забыли о деньгах, покупатели – о товарах, и во все глаза уставились на припозднившегося гостя. И немудрено, ведь с первого взгляда Банану показалось, что в Диораму забралась громадная химера – наполовину медведь, наполовину косуля – с рогами, копытами, заросшая пегой шерстью. Присмотревшись, парень узнал в кровожадном чудовище человека в одежде из волчьих шкур, несшего на закорках добытого вилорога.

Выглядел пришелец так, что просто не мог не притягивать взоры, при первом же появлении становясь средоточием всеобщего любопытства, словно скала в чистом поле. Рост – под два метра, плечи вдвоем не обхватишь, тяжеленную тушу держит, как пустой мешок. При этом – сухопарый, жилистый, без намека на выпирающее брюшко. На вид ему было лет шестьдесят, скуластое лицо и лысый череп были покрыты рваными шрамами всевозможных форм и размеров – удивительно, как только глаза уцелели: глубокие, серо-стальные, цепкие. Перебитый нос, казалось, занимал половину хмурой физиономии, а крепкий, первобытный подбородок, сизый от скобленой щетины, обрамляли толстые – в два пальца – заплетенные в косички усы. А от ложбинки на верхней губе до затылка протянулась красная полоса татуировки, вкупе со шкурами привносящая в облик нечто дикое, необузданное, индейское.

Банан поднял руку, но охотник еще с порога заприметил шуховца и зашагал навстречу, а толпа, в которой секунды назад было не протолкнуться, как по волшебству, испарилась с пути. «Лев» и слова молвить не успел, как в него ткнули похожим на засохшую сардельку пальцем и пробасили:

– Годный стрекотун. Обменяй на косулю.

Парень вцепился в ремень верного РПГ и с вызовом ответил:

– Не меняю.

– У вас таких целые поленницы. – Усатый великан навис над собеседником, как гора, и тому понадобилась вся выдержка до последней капли, чтобы не отступить и не отвести глаз. – Не убудет. Дай стрекотуна.

– А из стрекотуна тебе не дать? – окрысился разведчик. – Сказал – нет, значит, пошел к черту, понял?

– Не дерзи, шалопай, – грозно, но без особой злобы произнес старик, будто отец – подросшему и оттого возомнившему себя пупом мира дитятке. – Я ведь и оскорбиться могу. И железяку окаянную по самый приклад…

– Ярослав! – воскликнул доктор с лестницы. – А мы как раз тебя ждем. Поболтаем?

Егерь швырнул тушу под ноги Банану и с усмешкой крякнул:

– Стереги.

После чего вышел на улицу.

В толчее послышались вздохи облегчения, и оцепеневший базар вновь наполнился спорами, криками и звоном гильз.

– Такие дела, – закончил рассказ Фельде и развел руками. – Поможешь – в долгу не останемся. И оружия дадим, и ножей, и припасов – всего, что попросишь.

Гигант привалился к бронеплите и уставился на тихие и неподвижные, словно нарисованные деревья, разминая кончик уса меж мозолистых подушечек. Солнце скатилось с зенита, а старик все размышлял да прикидывал, и, наконец, изрек:

– Ладно, подсоблю. Но не за щедрые дары, а по старой памяти. Ты, лекарь, помог мне, хотя ни долгом, ни посулом не был обязан. Я, Егерь, помогу тебе, да только не все от меня одного зависит.

– То есть? – нахмурился Марк.

– Лес осерчает, коль без спросу чужаков приведу. Нужно задобрить зеленого батюшку да испросить разрешения гостей пустить. Приводи мальчугана завтра на Кашарский мост – пусть добудет сердце утки, а уж я сей подарочек передам, кому полагается. И знай – никаких стрекотунов и ружей: порох и свинец осквернят добычу, это уже не охота – это убийство, истребление, в них нет правды. Справится – выйдет толк, оплошает – чего время зазря тратить?

– Но у него нет опыта. Он – не охотник.

Ярослав хохотнул – что в барабан колотушкой стукнули.

– Ну, дык и утка – не медведь. Впрочем, хочешь по-своему – как хочешь, но на меня не ропщи.

– К чему такая строгость? У тебя самого дробовик.

– Верно. – Ладонь размером с блюдце с нежностью огладила цевье. – Но это – для людей. Наша братия вся – с пушками, а у зверей – лишь клыки да когти. Да и законы не я выдумываю, а Лес глаголит. Вековые сосны чепухи не ляпнут. – Великан скрестил руки на богатырской груди и в ожидании уставился на собеседника.

– Что же, – произнес врач, стараясь ни тоном, ни жестом не проявить неуважения к мудрости деревьев. – Так – значит, так. Мы придем на рассвете.

– И не опаздывайте. Днем птица бодрая и очень злая. Жду до полудня, а потом прости-прощай.