Свои

Словом, видела Поля и доброе, и злое. Видела, как меняли людей страх и голод, как одни грызунами становились, где хитростью, где подлостью выгрызая себе лучшую долю, а другие — Человеками оставались, последним делились, слабейшим помогали и ни на что, ни на кого не жаловались. Видела, и конечно, тоже Человеком хотела стать. А для этого и учиться надо было у Человеков, у таких как Зинаида Ивановна.

Ведь это благодаря ей обитатели флигелька таким единодушием, таким единоустроением и бесхлебье, и нищету, и все беды вместе переживали. И в голодные дни, встретив знакомого, — к себе его приглашали. Угостить нечем было, — так водички теплой предлагали, а главное, всегда время и силы находили выслушать, успокоить. И всегда-то этих сил почему-то хватало. Может, оттого и не ожесточались, не остудевали их сердца. Может, это и позволяло им двигаться дальше, не застревая в обидах, унынии и печали.

* * *

Хоронили Зинаиду Ивановну там же, в Саратове. Попрощаться из больницы пришли, из учителей, даже из знакомых Николая Сергеевича. А вот Ивана Оттовича не было. Может, появляться на людях лишний раз не хотел, а может, и случилось что, кто знает… Постояли молча, папа Васенька молитв вслух читать не стал, чтобы пищи для сплетен не давать, — только про себя что-то побормотал тихонько. А как с кладбища уходили, выпивошки случайные вслед злое цыркнули: «А важные, важные-то какие! Ну сдохла буржуйка, — тудыть ей дорога». Поля как услышала, — за Аришину руку ухватилась. Но та руку высвободила, тепло и крепко приобняла Полю, как бабушка когда-то, и шепнула: «не оскорбляй своего слуха, не омрачай светлую память». Так они дальше и пошагали, прильнув друг к другу, как будто вместе, вдвоем укрывали горечь своей потери от недобрых взглядов и злых ветров.

Позже выразить соболезнования кто только ни приходил.

* * *

Последней помянуть Зинаиду Ивановну приезжала Машенька Горская с супругом Антоном Андреевичем. Вернее, он по делам в Саратов ездил, а Маша заодно с ним увязалась, — родных повидать и самой показаться. А почему нет? Красивой, ухоженной молодой женщине зачем от восхищенных взглядов скрываться? Правда, с Можаевыми Антон Андреевич заранее решил не сближаться. Чем больше родни, — тем больше хлопот, тем больше обязанностей и неприятностей жди. Сегодня благонадежны, а завтра? Маша все поняла, с разумным мужем спорить не стала, вроде даже наоборот, умилилась его жизненной мудрости, даже в лоб поцеловала: умненький же у меня супруженька. И оба в который раз порадовались, что к вопросу брака подошли вполне практически, и теперь были довольны, может, и не слишком открытым, зато достаточно уверенным существованием. Особенно как взглянуть на голодуху да бедность вокруг!

«Да и вам не поздно все исправить, — убеждала Машенька Полю. — Переедете в Ригу, и ни голода вам, ни свалки за окнами. Мужчины если помогут… А они помогут, куда денутся!.. — уверенно смеялась она. — Ариша за своей медициной в Европу уедет. Глядишь, там и останется. А ты про завод свой забудешь. Жениха не хуже Антоши подберем! Сделаешь модную причесочку, шляпку наденешь, пальтишко шелковое, чулочки со швом и пяточкой, а то и нейлоновые достанем, туфельки такие подберем, Золушка обзавидуется! И вот они у нас где!» — распалялось ее воображение, и всякие печали отступали, и в душе пробуждалась привычная веселость.

Полина же и скорби своей не забывала, и за Машеньку искренне радовалась. Разве не за эту ее легкость тянулась она к сестре? А что слишком разными стали, — еще бы! столько лет врозь прожито! И хотя обеим страстно хотелось сократить это расстояние, — как только командировка Антона Андреевича закончилась, девушки ни секунды не задумываясь вернулись каждая к своей реальности. Сказки сказками, но у «рижан» (так Можаевы иногда называли семейство Горских) — своя суматоха, у Можаевых — своя.

* * *

Меж тем в сердце Поли поселилось необоримое уныние. Она вспоминала жизнерадостность Маши, сравнивала с собой, и понимала, что уже забыла, когда сама чувствовала в себе такую же безмятежность. И не в женихах, не в шляпках дело, — а в том, что сама способность радоваться, казалось, ушла из ее души. Но разве не радовалась она за своих учеников, разгадавших вдруг ребус или шараду? Ведь вместе как дети малые смеялись! Разве не умилялась, созерцая посиделки папеньки с товарищем Ванеевым? И Поле всем существом хотелось снова ощутить такую же радость. Такую же или другую, — только чтоб сердце до краев счастьем и весельем полнилось. Но она оглядывалась, и что бы ни попадалось ей на глаза, — все говорило о грустном.

Василий Николаевич как будто терял последний ум, исходясь в своих молитвах, и все более походя на призрак. Ходил, бубнил несуразное, последнее время и вовсе сердитое слышалось… Ариша объясняла, что он с уходом Зинаиды Ивановны справиться не может.

Поля кивала, но даже голос сестры навевал ей печальные мысли. В памяти всплывал образ Леночки, ее грустные серые глаза, суровое слово «Север»… — «и что это папа Васенька придумал, что все у них хорошо будет?»