Своеволие философии

Вечное возвращение выступает у Ницше законом свободной от морали воли: чего бы мы ни хотели (порока или добродетели), мы «должны» хотеть этого на все времена. Мир полужеланий невозможен; ведь случившееся хотя бы однажды наделяется могуществом активного утверждения. Поэтому вечное возвращение у Ницше избирательно. Оно несет освобождение и спасение: повторяется лишь то, что утверждает радость жизни. Вечное возвращение – самокатящееся колесо: оно гонит прочь все формы нигилизма и упадка.

Основу учения Ницше о вечном возвращении составляет попытка выстроить новую концепцию неметафизической действительности, смыслом жизни в которой становится личностное внутреннее самопреодоление, обретение воли к власти над самим собой, а целью человечества – созидание сверхчеловека.

Сильс-Мария363

Здесь я засел и ждал, в беспроком сне,
По ту черту добра и зла, и мне
Сквозь свет и тень мерещились с утра
Слепящий полдень, море и игра.
И вдруг, подруга! Я двоиться стал —
– И Заратустра мне на миг предстал…364

(перевод Карена Свасьяна)

Впервые Ницше приехал в Верхний Энгадин в конце июня 1879 года.

23 июня 1879 года он отправил матери в Наумбург открытку из Санкт-Морица: «Моя милая славная мама, после трех очень скверных недель (в Визене) я наконец прибыл в свое летнее убежище. Адрес: «Санкт-Мориц в Граубюндене, Швейцария». Пожалуйста, скрой ото всех, где я нахожусь. Иначе мне придется немедленно покинуть это место, которое мне так нравится, и которое оказывало на меня до сих пор действительно благотворное действие. Я не вынесу никаких визитов… С любовью, Твой сын»365.

В Швейцарские Альпы Ницше отправился в поисках благоприятного, с точки зрения климата, пищи и возможности уединения, пристанища для своего измученного болезнью тела. «Приступы приходились на каждый день, проявились все мучительные осложнения (рвота и т. п.), – и тем не менее все, кажется, устроилось настолько благоприятно, насколько это возможно (диета, движение, покой, прекрасная и возвышенная природа горных хребтов, одиночество). Однако, как сейчас мне представляется, все это чистое экспериментирование с переменой мест ведет меня к гибели. Конечно, следует принять во внимание условия, которые в силу особенностей моей природы являются решающими (например, атмосферное электричество); именно поэтому я вынужден был испробовать жизнь в этих местах. Базель, Наумбург, Генф, Баден-Баден, почти все горные местечки, которые я знаю, Мариенбад, итальянская Сиен-на и т. п. являются для меня местами, ведущими к гибели… мне часто приходит на ум, как тяжело и ужасно были прожиты мною последние два года, когда я уже терял всякое терпение, но только здесь, в Энгадине я могу не сдерживать слез. Именно в Энгадине, месте наиболее благоприятном для меня на земле, хотя и продолжаются приступы, как и повсюду, но проходят намного мягче и человечнее. Я испытываю продолжительное успокоение, не ощущаю никакого давления, а до этого испытывал его повсеместно; здесь всякие волнения прекратились. Я мог бы просить у людей только одного: «Оставьте мне только 3-4 месяца энгадинского лета, в противном случае я действительно не смогу далее выносить эту жизнь»366.

Боль отступила, пришли творческое вдохновение и душевный подъем: «Я будто бы оказался в Земле обетованной… мне впервые стало лучше. Тут мое исцеление. Мне хотелось бы остаться в этих краях надолго», – писал Ницше сестре 24 июня 1879 года.

Двумя годами позже, 4 июля 1881года, Ницше вернулся в Энгадин, чтобы провести свое первое творческое лето в Сильс-Мария. Именно тогда, во время одной из горных прогулок, философа озарила идея вечного возвращения.

Лето 1881 года было временем окончания шестилетнего продумывания труда «Веселая наука», который обозначен у Ницше так: «все мое вольнодумство»367.

Ницше оставался в Сильс-Мария до начала октября, а на зиму перебрался в Италию, в Геную.

С 18 июня по 5 сентября 1883 года Ницше вновь в Сильс-Мария.

Через несколько дней после приезда Ницше писал Карлу фон Герсдорффу в Острихен: «…Дорогой друг, вот я и снова в Верхнем Энгадине, уже в третий раз, и вновь чувствую, что здесь и нигде более – моя настоящая родина, мои пенаты. Ах, сколько еще всего таится во мне такого, что хотело бы стать словом и формой! Насколько же тихо и высоко и одиноко должно быть вокруг меня, чтобы я смог расслышать самые сокровенные свои голоса! Мне хотелось бы иметь достаточно денег, чтобы построить здесь своего рода идеальную конуру: я имею в виду деревянный домик с двумя помещениями, и притом на вдающемся в Зильзерзе полуострове, где некогда стояла римская крепость… Здесь живут мои музы: уже в “Страннике и его тени” я говорил, что с этой местностью я ощущаю более чем кровное родство»368.