Свое время

У старика василек в бороде, синее на снежно-белом, бы­ли когда-то и у нас такие цветы — а в плебс-квартале могли и сохраниться, почему бы и нет? Присмотревшись, понимаю, что цветок искусственный, дешевая поделка из поли­этилена с каплями застывшего клея. Пасторальная близость пле… то есть Мира-коммуны к природе — тоже наш ни на чем не основанный стереотип. Старик жует, осыпая бороду крошками.

— Кушайте, — предлагает мне.

Намазываю кусок хлеба чем-то бледно-желтым — и кушаю, чего уж там, рисковый старик Эбенизер Сун. Вкусно.

— Вы наш гость?

Невнятно — желтая паста липнет к зубам — изображаю удивление:

— Как вы догадались?

Машет руками:

— Это сразу видно. Ничего, обживетесь, станете своим, а пока оно даже неплохо — выделяться. Мир-коммуна дружелюбен к гостям.

— А к своим — не особенно?

— У вас иначе?

Напрасно он думает, что имеет дело с ровесником. Я гораздо больше повидал в жизни, я, древний старик Эбенизер Сун, и никому не делегирую свое право отвечать вопросом на вопрос:

— У нас — это где?

Несколько мгновений, длинных мгновений всеобщего абсолютного времени, он думает, не продолжать ли обмен вопросами. И все-таки выбирает другое. Старательно прожевав последний кусок и стряхнув с усов крошки, произносит с бесконечной любезностью:

— На задворках.

Мы встречаемся глазами — и начинаем хохотать. Беззвучно, по-стариковски, одинаково и всепонимающе. На задворках. В плебс-квартале. Мы стоим друг друга, и это естественно — так устроены люди, так устроена жизнь, в которой мы, как ни крути, оба успели кое-что повидать и понять.

Вокруг жрут. В основном молодые, патлатые и бритые, красные и черные, вызолоченные и утыканные невесть чем, голые и замотанные в несусветное тряпье, совершенно одинаковые. Уверен, мой правнук Игар смотрится тут органично, наверняка его на голубом глазу принимают за своего. Жрут и пьют, ни на секунду — общую для всех — не задумываясь о том, кто их тут, собственно, поит и кормит. Общество потребления в чистом виде, вот кого ты вырастил тут, Женька Крамер, подбросив своему народу кость в виде культа индивидуальности, чисто внешней и бесконечно дешевой, закупленной оптом на базах третьего мира — на мои, что характерно, экво.

Мир-коммуна. Окруженный, разумеется, задворками — а как же иначе?

Одного не понимаю: как они до сих пор не перемерли все от какой-нибудь кори или ветрянки? И не поубивали друг друга?

— В конце концов вам здесь понравится, — говорит, отсмеявшись, старик с васильком.

— В конце концов? Боюсь, у меня не так много времени.

Он поводит белоснежными бровями, похожими на маленькие облака. Понимаю, что седина у него, скорее всего, искусственно выбелена. Да и синева глаз подозрительна, чересчур в тон цветку.

— Вы привыкли к своему собственному времени, — что-то такое проскальзывает в его голосе, на грани пренебрежения и зависти. — Отвыкайте. Гражданину Мира-коммуны не принадлежит ничего, включая и время. С другой стороны, он и сам никому и ничему не принадлежит.

— Прекрасно. Только я, как вы правильно заметили, не гражданин Мира-коммуны. Я гость.

— Это ненадолго.

Опять слово-маркер из понятийного аппарата мира — да, все-таки мира, не будем уподобляться тем, кто считает все вокруг задворками, — живущего по иным принципам и законам. Киваю, принимая предложенные правила:

— Да я и не собираюсь задерживаться надолго.

Он сдержанно улыбается и тянется к столу, заставленному дешевыми деликатесами. Кажется, еще более плотно, чем было пару минут назад — глюк, аберрация восприятия? Обертки от псевдосырной массы, которую я сам же сорвал и скомкал в пальцах компактным шариком, на столе больше нет. Заглядываю под стол: нет ее и там; сам же отфутболил, не заметив? Вообще странно, он должен бы выглядеть в разы более разоренным и свинским, стол, за которым непрерывно жрут. Я определенно что-то пропустил, а любопытно.

— Вообще странно, — говорит собеседник, словно считывая мои мысли, и становится не по себе, хоть речь и идет о незначащих вводных словах. — Обычно гости Мира-коммуны — молодые люди. Те, кто ценит человеческую общность больше, чем свое время. Они остаются здесь навсегда, это естественно. А насчет вас я даже не знаю, что и думать. Вы-то зачем?

Не вижу, почему бы не ответить правду, пускай и не всю:

— За молодым человеком. Он мой правнук, и я не уверен, что ему следует здесь оставаться.

— На задвор… простите, у вас до сих пор принято, чтобы старшее поколение решало за младших?

Пожимаю плечами:

— У нас давно смазалась грань между поколениями, не говоря уже о связи. Но он хороший мальчик. Я чувствую ответственность за него, если вам это понятно.

— Ну что вы. Ответственность проистекает из собственности. Гражданин мира-коммуны ничем и никем не обладает и таким образом не отвечает ни за кого и ни за что, кроме себя самого… Да и за себя не вполне. Воля индивида священна, как у нас говорят, вы наверняка уже слышали.

— Тогда, боюсь, я не смогу вам объяснить.