Свое время

Взвиваюсь, взлетаю, мечусь куда-то в сторону, как спугнутая птица, скорее к выходу!.. Только я не знаю, где здесь выход, куда бежать. Это страшнее, чем вторжение в личное пространство, это все равно что с размаху по плечу без кожи, как раскаленным в открытую рану, больно, невыносимо. Игар не заметил. Он просто рад, что я иду.

Выходим наружу. Становится немного легче.

Лилововолосая и тонкий юноша идут перед нами, их еще видно, они обвились друг вокруг друга, как две лианы в моем саду — зачем он вспомнил про цветы?! — так, что едва держатся на ногах, их мотает из стороны в сторону, от дома к дому. Из-за угла выходит нам навстречу, перекрывая парочку, целая стайка молодежи, они все яркие, разные, от них рябит в глазах. Проходят мимо; парня с девушкой еще видно далеко впереди.

— Сейчас глянем, куда они войдут, — шепчет Игар.

— Зачем?

— Потому что я не знаю точно куда. О, смотри, тут камера!

Игар останавливается и смотрит вверх. Я поднимаю глаза и вижу на уровне чуть выше наших голов черный шевелящийся клубок, из-под него проглядывает что-то металлическое, поблескивающее, деталей не разобрать.

— Что это?

— Веб-камера, говорю. Хотел бы я знать, зачем ее тут воткнули, сети же у них нет. И кто.

— Что это шевелится?

— А-а. Не знаю, наверное, мошки какие-то.

Он поднимает руку, и черный рой взмывает со стеклянного глаза, рассыпается в пыль и бросается мне в лицо; в панике машу руками, мошки исчезают мгновенно, будто растворяются в воздухе. Действительно, веб-камера. Под ее взглядом становится страшнее, чем под всеми человеческими вместе взятыми, и я тяну Игара за руку:

— Пойдем.

Игар понимает превратно, и улыбается, и начинает смешно сопеть на быстром ходу, едва не срываясь на бег.

Ту парочку мы уже упустили, так кажется мне — но Игар, дойдя до углового дома, уверенно взбегает по ступенькам и открывает дверь. Тут ни одна дверь не поставлена на шлюзовой код, не заперта вообще.

Внутри полумрак и странный запах, я не могу его не только определить, но даже и понять, отвратителен он мне или наоборот, притягивает, дурманит; и еще полустертые неясные звуки; я замираю, прислушиваясь, но Игар тянет меня дальше, один производя больше шума, чем всё вокруг, его сиплое дыхание накладывается на его же гулкие шаги, и неловкие движения, от которых что-то падает с грохотом, и неразборчивое бормотание, сплошная длинная цепочка бессвязных слов, я разбираю лишь выдохи меж ними: Ирма, Ирма, Ирма…

Кричит женщина. Кричит чуть хрипло, долго и певуче, с повторяющимися модуляциями, никогда я не слышала подобного крика — чтобы вот так близко, в нескольких шагах, за условной завесой темноты. И никогда-никогда не кричала так сама… То есть нет. Кричала — в ослепительный момент выхода во Всеобщее пространство, полное звезд.

Но то совсем другое. Никто не слышал.

— Ирма… Ч-черт, — шипит, ударившись обо что-то головой. — Куда тут дальше? Ирма, сейчас, Ирма, Ирма…

Я не могу. Так нельзя, никогда, вообще, почему он не понимает?! Выдергиваю руку, отшатываюсь, хочу уйти, тоже ударяюсь обо что-то острое, оно опрокидывается, катится с дребезжанием по полу, — а Игар хватает меня уже не за руку, а всю, в одно горячее объятие-захват, из которого не освободиться, не вырваться. Мы делаем несколько неверных шагов, словно в общем мини-хроносе, и неразборчивый шепот обжигает мне лицо, а потом все опрокидывается и рушится в темноту, в неизвестность. И очень-очень больно, электрическим разрядом пробивает ушибленный локоть.

Этого нельзя, нельзя никогда и нигде во Вселенной, нельзя! — потому что мы не одни. Но это уже происходит — нельзя!.. нельзя!!! — и в абсолютной, несовместимой с сознанием и миром недозволенности вдруг вспыхивает ослепительная дуга, зашкаливает, оглушает и ослепляет, присваивая и распыляя мое тело, мою личность, меня всю. Я кричу — да, правда, я кричу, или нет, это не я, или одновременно, в унисон со мной кричит какая-то другая женщина, и еще, и еще, не имеет значения, потому что я, Ирма, Ирма, Ирма, чье имя мечется горячим шепотом вокруг, — не одинока и не единственна, нас таких миллионы и миллиарды, распыленных, словно рой мошек, в пространстве, но при этом неразделимых, подключенных к общей сети, настоящей, куда более могущественной, чем та, другая, на­ивная и поддельная сеть. Так было, есть и будет, от этого не спрячешься в личное пространство, в трусливую условность хроноса, в себя или в кого-нибудь еще.

У меня больше никогда не будет своего времени.

— Да нет, никаких суеверий. Есть замыслы, рассказывать о которых — одно удовольствие, потому что они интересны уже на уровне темы и сюжетной задумки. Но бывают же и такие, что рассказать невозможно в принципе, поскольку важное начинается на уровне отдельных фраз, междометий, запятых. А хуже всего — когда, пытаясь кратенько изложить кому-нибудь идею, ты сам убеждаешься в ее непоправимой банальности. Ну допустим, я скажу вам, что пишу новый роман о времени, ну и что? Кто еще не писал о времени?

(Из последнего интервью Андрея Марковича)