Свое время

Церковь оказалась маленькая и облупленная, совсем темная внутри, в еле заметных росписях стен Богдан мог различить только смутные фигуры, похожие на стога сена или привидений, и призраками же бродили вокруг неприкаянные кадавры, — а ей, Арне, было интересно, она то и дело останавливалась возле какого-нибудь неясного святого, и весело восхищалась, вся превратившись в одно сплошное «ух ты!», и тут же оказывалась возле совершенно другого, у противоположной стены.

— Богдан, ты посмотри, какие у нее глаза! У Богоматери, видишь?! Сто процентов, она писала стихи!.. И колыбельные, наверное, пела этому, маленькому своему…

— Наверное.

Он привык соглашаться с ней сразу, мгновенно, без зазора, что бы она ни говорила — потому что произнесенное Арной по определению становилось правдой, звенящей и абсолютной. И еще потому, что панически боялся опоздать, не поспеть за ней, выпасть из ее времени.

К Ляльке заявились с огромным тортом, придирчиво выбранным в мегамаркете на окраине города, потому что кондитерский ассортимент в магазине по дороге Арну не устроил. Лялька оказалась толстушкой с многочисленными, Богдан так и не сумел их пересчитать, кошками и котами, она повисла с визгом на маленькой Арне, а когда отпустила, две кошки, дымчатая и рыжая, как по команде, прыгнули на тонкие Арнины плечи к великому восторгу кадавров. От тортика остались одни развалины, Лялька кричала, что с такими друзьями фиг похудеешь, Арна увлеченно заглатывала кусок за куском, ей не приходилось переживать за какое-то там девчоночье похудение — на такой скорости, в таком ритме. Замедленный, осоловевший от горячего чая Серега периодически вспоминал про пиво, шашлыки и свою дачу.

И вот они, совершенно без перерыва — по крайней мере, Богдан его не отследил, не запомнил — сидели в кружок на берегу неопределимого водоема, пахло тиной и дымом, звенели комары, от которых Арна пряталась, затянув по самый нос капюшон ветровки, и ко всем по очереди приставала огромная любознательная собака, и везде валялись банки из-под пива, и шипел железный ящик мангала, а первая партия шашлыков оказалась недожаренной — потому что спешили, чуть было не влез с поучениями Богдан: ну какой, какой смысл торопиться, если можно просто делать все быстро?!

Откуда-то взялась гитара, и кадавр Мишка, тронув струны, постучав по обечайке и покривившись, двумя движениями ее подстроил и профессионально залабал Цоя, и Арна запела, и это было так невероятно и потрясающе, что Богдан изумился, почему она не поет со сцены, а только читает стихи. И боялся подпеть, но все подпевали, тем самым автоматически, без усилий, ускоряясь до ее ритма, и он присоединился тоже, потому что куда страшнее было отстать. Песня кончилась, Мишка, привстав, замахнулся на Арну гитарой: мол, не умеешь петь — не пой, чем пищать мимо мимо нот!.. И Богдан напрягся, готовый на все, и Серый бросился на выручку гитаре, а Костик напомнил про поезд. Но Арна сказала — успеем, и все поверили, не было случая, чтобы она не успела. И под аккомпанемент смеющегося, — ну конечно же, он прикалывался, — Мишки спела еще, на английском, кажется, из Оззи Осборна, свою, как она сказала, любимую…

И снова они — тук-тук, тук-тук, тук-тук — ехали в поезде, в одном купе с кадавровыми инструментами на верхних полках, а сами кадавры, и даже Костик с рыжехвостым Владом (который раньше норовил навестить в самую неподходящую минуту свой синтезатор), смирно курили в там­буре или пьянствовали в соседнем купе. Арна сидела, повернувшись к темному окну, и ее отражение двоилось на вздрагивающем стекле, и даже в неподвижности в ней было столько скорости и ритма, что Богдан не решался протянуть руку к ее плечу, боясь промахнуться, разминуться во времени.

Какой это по счету наш поезд? Прикусил губу, добывая из памяти ответ на такой, казалось бы, элементарный вопрос. Первого начались гастроли… Сколько дней мы уже в пути? Он никак не мог вспомнить, и это напрягало, так бывает всегда, если вдруг самая простая и ненужная мелочь выпадает из памяти, издевательски крутится где-то вокруг и не дает себя поймать.

— Арна?

— А?

— Какое сегодня число?

— Не знаю, это к Костику, он следит за маршрутом. Тебе надо в институт?

— Нет! — он аж вздрогнул, а может, это поезд тряхнуло. — Я так спросил.

Конечно, ему надо было в институт. На восьмое, это Богдан помнил точно, поставили первый модуль, на который он, в отличие от заранее дрожащих девчонок, возлагал определенные надежды: что серьезное, без дураков, испытание покажет всем, и преподавателям, и самим первокурсникам, кто есть кто, расставит по ранжиру, и неслучайные люди — если они среди нас есть — проявятся на общем пестро-сером фоне, и свои узнают своих. Кроме того, куратор Григорий Вениаминович обещал, что завалившие модуль будут автоматически отчислены на первой же сессии, но в это Богдан как раз не верил, как и вообще в силу взысканий и запретов. С физикой подобные вещи не проходят, да и просто не имеют смысла: либо ты понимаешь и/или хочешь понять — либо…