— Мне кажется, мы с этого начали наш разговор — про открытия. У меня была такая история. Когда мне было 20 лет, мы с ребятами решили записать альбом, нас было шесть человек. Я снялся у Юрия Грымова в фильме «Коллекционер», взял эту небольшую сумму, которую мне тогда заплатили, пришел на студию грамзаписи и сказал: хочу с парнями записать альбом. В общем, у нас и материал был не то чтобы такой жирный, но мы начали записывать, и я получил колоссальное удовольствие от этого процесса. Пару месяцев мы писались, две недели сводили звук. Я учился тогда на четвертом курсе ГИТИСа, то есть мне нужно было урывками мотаться между дипломными спектаклями и еще чем-то, но это был, наверное, ярчайший период в моей жизни: ты это придумал, осуществил, и тебе не жалко на это тратиться ни энергетически, ни эмоционально. Это была большая история. Мы много работали, мало спали. Понятно, что дело молодое, но это не тяжело, когда у тебя внутри есть включение… В этом смысле самая сложная история — полюбить материал, увлечься им. Когда ты не финансово мотивирован, а творчески. Бывает, ты приезжаешь на съемочную площадку, тебе дают текст, ты понимаешь, что он чудовищный, но ты должен его сказать. Плюс на картине элементарно отсутствует художник по костюмам. Бывает всё что угодно. В результате начинаешь понимать: ты профнепригоден именно в силу того, что потерян интерес к тому, что ты делаешь. Вот это неприятная история. Думаю, в режиссуре то же самое.
— Ты легко существуешь в параллельных творческих мирах или погружаешься в один-единственный проект?
— Предпочитаю все-таки второй вариант. Хотя бывает, что сочетаются две какие-то истории съемочные, и иногда это хорошо, чтобы окончательно не заиграться. Вот я выпустил спектакль, и вскоре, первый раз за прошедший год, у меня начались большие съемки, то есть появилась возможность немножечко себя переключить на другую работу.
— Ты имеешь в виду фильм «Утиная охота» по Вампилову?
— Ну, это не совсем «Утиная охота». Это скорее фантазия на тему пьесы Вампилова. Режиссер Александр Прошкин перенес действие в наши дни. Знаешь, на съемках этой картины была удивительная атмосфера, редкая для сегодняшнего кино. Вот озеро, идет дождь, стоят два человека, закутанные во что-то, — это оператор Шандор Беркеши и сам Прошкин, — на них льется этот ливень, они стоят, смотрят куда-то вдаль, и рядом стоит человек под зонтиком, с микрофоном. Страшно унылая картинка, но ты сидишь под козырьком, видишь всё это и понимаешь, что такой и должна быть, наверное, работа на съемочной площадке. Без каких-то криков, без этих «ребята, ребята, не успеваем, давайте, у нас сегодня еще четыре сцены». Это можно сравнить с тем, чем виниловая пластинка отличается от «цифры», — это ощущение тепла.
— Ты так вдохновенно описываешь эту картину. Теперь будешь двигаться в кинорежиссуру?
— Думаю, да, это интересная история.
— Ты же снял короткометражку, или я ошибаюсь?
— Это было давно, для канала «Звезда» мы снимали, «Личные отношения» называлось. Снимали с оператором Петей Духовским — по-взрослому, на пленку, что вообще уже редко делается. У нас был один съемочный день, я выбирал артистов, декорации. Это такое счастье: один день снимаешь — и фильм уже готов. Когда мы закончили, Петя Духовской, очень опытный человек, сказал: давай сразу еще что-нибудь снимем… У меня есть три истории, которые лежат и с которыми я время от времени к кому-то суюсь. Но пока продюсерская мысль во мне не очень работает. Есть и театральные истории, а еще какие-то незаписанные песни — они ждут своего часа, когда мы с парнями опять соберемся вместе. А еще в Московской филармонии мы сделали концертную программу с дирижером Владимиром Юровским. Называется «Прометей», по трагедии Эсхила. На сцене — четыре рояля, арфа, духовые инструменты и целый хор. И мне нравится, что я являюсь частью этого музыкального безумия.
— Все-таки удивительно. Ты так насыщенно и интересно живешь, и при этом я знаю, что твой мир достаточно замкнутый.
— Ну может, это какие-то страхи. Есть такой вариант.
— А чего ты боишься?
— Ну, иногда не наговорить лишнего.
— Я не верю, что ты закомплексованный человек, который боится что-либо не так сделать или сказать.
— И тем не менее. Нет, ты что, предлагаешь мне сейчас провести анализ себя, как это я такой классный получился?
— Получился такой, какой ты есть.