Свирель

Глаза ее метали искры, и грудь высоко поднималась. Полуобнаженные руки дрожали. Матине складками падало на пол и обнажало ее прекрасные плечи, по которым прядями рассыпались ее влажные, душистые волосы.

Гречихин подошел к ней и взял ее за руку.

— Послушайте, Маруся... — сказал он. — Ведь перед такой красавицей, как вы, не устоял бы даже философ. Я весь полон вами, но зачем эти вспышки, эта резкость поступков? Зачем эта возмутительная ревность, которая мешает жить вам и мне? Сядьте, успокойтесь... Давайте поговорим.

И он вторично поцеловал ее в лоб. Она бессильно опустила руки и, послушная, точно дитя, села рядом с ним на диванчик.

— Вы не любите меня? — спросила она.

Он молчал.

— Ну скажите, умоляю вас... — заговорила она, и в глазах нее заблистали слезы.

Ему было тяжело ответить на этот вопрос. То, что было раньше, бесповоротно кануло в вечность и теперь представляло одни лишь воспоминания. Что казалось ему прежде безумным счастьем, теперь представлялось мелким и пошлым, как те мимолетные романы, которых так много бывает у мужчин с женщинами красивыми, но не пользующимися их уважением. И теперь он глядел на эту девушку, которая еще так недавно была для него дорога и так неумно использовала его привязанность, и сознавал, что сердце его пусто и что та параллельность токов, которую принято называть влечением сердец, нарушилась между ними навсегда. И что бы он теперь ей ни сказал, что бы он ни ответил на поставленный ею вопрос, все равно она ему не поверит, как не верила и тогда, когда он говорил ей одну только святую правду.

Он опустил голову и, сложивши руки пальцами вместе, не знал, как приступить, с чего начать.

— Я пришел к вам по делу, Маруся... сказал он наконец и ласково взглянул ей в глаза.— Забудем на время наши личные чувства и дела и вспомним о тех, кому можем помочь. Я пришел просить вашей помощи, Маруся...

Он не раз уже просил ее о тех, кого притесняла полиция, и она из женского тщеславия любила ему помогать. И теперь, когда он попросил ее помощи, она с готовностью стала его слушать.

— Ваш зять хочет выселить одну несчастную еврейскую семью, — продолжал он. — Целых семнадцать человек бедняков должны выехать из насиженного гнезда и испытать на себе все ужасы неизвестного будущего. Пожалейте их!

— И в том числе и Лию? — спросила она и громко засмеялась.

Это обидело его.

— Да, — ответил он, — и в том числе и Лию.

Она выпрямилась во весь свой рост и хлопнула ладонью по столику.

— Никогда! — ответила она.

— Почему? — спросил он ее.

Она сжала зубы и сквозь них с ненавистью произнесла:

— Потому что я ее ненавижу, как змею!

Гречихину захотелось вдруг подскочить к этому красивому существу, схватить его за эти удивительные плечи и сделать ему больно, нанести ему тяжкую обиду, от которой оно не скоро бы пришло в себя! Но он сдержался и, овладев собою, спокойно продолжал:

— Значит, вы не поможете им, Маруся?

— Никогда!! — ответила она, и по ее тону Гречихин понял, что решение ее бесповоротно.

— В таком случае, — ответил он,— пусть ваш зять не обижается, если я приму со своей стороны меры и спасу эту семью.

— Вы не спасете ее!

— Нет, спасу!

— Что же вы намерены сделать?

— Я припишу ее к здешнему обществу.

Она с удивлением посмотрела на него.

— Вы этого не сделаете, — сказала она, — вы не пойдете против закона!

— Я поступлю только по закону. Они достанут необходимые для приписки документы, а какими путями — это не наше дело! Больше ничего! Прощайте!

И, взявши шапку и не подав ей руки, он повернулся к ней спиною и широко зашагал в прихожую.

— Вернись! — послышался ему голос Маруси.

Он не обратил на него внимания и, надев шубу, вышел на улицу.

Было морозно, светила луна, и широкие тени от домов лежали на укатанном, чистом снегу улицы. Из одной трубы шел дым, и тень его, тоже клубами, ползла по снегу. Щеки у Гречихинагорели. Он распахнул шубу и пошел к себе домой.

Войдя к себе, он увидал Лию. Она сидела у стола и чинила белье, а лампа под зеленым колпаком освещала ее худенькую, скромно одетую фигурку. При виде его она встала, опустила работу и посмотрела на него радостными, лучистыми глазами. Он подошел к ней и, как и Марусю, поцеловал ее в лоб. — Плохо, Лия... — сказал он. — Скоро нам придется расстаться.

— Почему? — спросила она его спокойно и все еще радостно глядя на него.

— Вас скоро выселят отсюда!

Она звонко, по-детски, рассмеялась.

— Ну и пусть! — сказала она.

— Как пусть? — испугался он.— Да знаешь ли ты, что тебя ожидает?

— Меня? — весело спросила она. — Меня не выселит никто. Я останусь с вами, и меня никто не тронет.

— Ты так думаешь?

— Да, я так думаю, потому что... — и она понизила голос, — потому что только скажите одно слово, и я тотчас же приму христианство!

Он подошел к ней и стал гладить ее по голове, а она глядела на него обожающими, вдохновенными глазами.

V