Свирель

Через две недели Шульман с торжественным видом принес Гречихину документы, вслед за тем Бендерович подал прошение о приписке. Гречихин составил доклад и подал его генералу. Генерал сделал надпись «Исполнить», и Гречихин был доволен, что целая семья была теперь избавлена от ссылки. — О, Воробейчик великий адвокат! — говорил в это время Бендерович, стоя в центре своей семьи и подняв палец кверху. — Ай-ай-ай, какой великий!

Вслед за тем к генералу приехал взволнованный полицемейстер. Они долго о чем-то говорили, запершись в кабинете, и затем генерал потребовал Гречихина к себе.

— Вы берете взятки, — крикнул он и со всего размаха ударил кулаком об стол,— и затем подсовываете мне доклады об их приписке!

У Гречихина похолодело под сердцем.

— Взятки? — проговорил он. — Ваше превосходительство, я никогда не унижался до взяток и прошу вас этого не говорить!

Генерал язвительно засмеялся.

— Ах, извините меня, господин надворный советник, — сказал он, — что я на вас клевещу!

А затем, поднявшись и выпрямившись во весь свой рост, он закричал:

— А кто уплатил по вашему векселю в Общественный банк?

— Ваше превосходительство!.. — оскорбился Гречихин.

— Молчать, взяточник вы этакий! Мне все известно! Я даже знаю, кто за вас платил! Шульман, вот кто-с! Знаю даже, кого он посылал с деньгами в банк! Своего фактора Волпянского!

И грузно опустившись затем в кресло и все еще тяжело дыша от волнения, генерал упавшим голосом, почти шепотом сказал:

— Извольте немедленно подавать в отставку и можете жить затем с вашей еврейкой сколько вам угодно, иначе я напишу о вас в Петербург!

— Ваше превосходительство, — хотел было возразить Гречихин.

— Убирайтесь вон! — крикнул на него генерал и затрясся всем телом.

Гречихин вышел из кабинета и стал спускаться с лестницы. Он чувствовал, что еще немножко — и силы оставят его, и, держась за перила, боялся, как бы не упасть. А затем лестница завертелась вокруг него, подалась куда-то вбок, и ступени выскочили у него из-под ног.

— Какой позор!.. — прошептал он. — Какой позор!..

Он падал, и кто-то вдруг накинул на него шубку. Он посмотрел на нее, и ему показалось, что это ротонда свояченицы полицеймейстера. С чувством гадливости он сбросил ее с себя и крикнул: «Краденая!» Но полицеймейстер высунулся из угла и показал ему язык. А в ушах у него, ни на минуту не переставая, кто-то кричал: «Взяточник! Взяточник! Взяточник!» Потом все смолкло, и Гречихин больше не чувствовал ничего.

Его привез домой курьер Крякшин, который объяснил его прислуге, что, сходя с лестницы, его высокоблагородие оступился, упал и больно ударился затылком.

В тот же вечер Гречихин написал прошение об отставке и послал его с прислугой к генералу. Он был одинок, и это упрощало для него решение вопроса. Улики были налицо, и если бы он даже и попробовал защищаться, то ни одна живая душа не поверила бы тому, что он уплатил по векселю своими же собственными деньгами.

Через неделю его уволили в отставку.

Теперь он свободен... Он мог идти, куда захочет, и мог делать, что захочет. Но куда идти? Что делать?

Конечно, это можно решить только в Петербурге!

И он стал собираться в Петербург.

Как раз перед отъездом к нему постучался Бендерович. Прислуги не было, и Гречихин отворил ему сам.

Перед ним стоял совершенно поседевший еврей.

— Я пришел проститься с вами, хороший господин, — сказал он. — Завтра я, мои дети, племянники, дедушки, бабушки, мамаша и жена уезжаем в черту оседлости. Прощайте! Дай бог вам счастья! А я...

Он вынул все тот же красный платок и вытер слезы.

— Есть евреи счастливые, — сказал он, — и есть несчастные. Я — несчастный еврей...

И, постояв немного и помолчав, он вытащил из кармана засаленный бумажник, достал из него деньги и протянул их Гречихину.

— Шульман дал мне на дорогу двести рублей, — сказал он он и склонил голову набок. — Я знаю, что вы пострадали из-за меня и лишились своего куска хлеба. Возьмите себе эти деньги... А я как-нибудь обойдусь.

Гречихину хотелось утешить его, приласкать, сказать, что не все еще потеряно, что счастье и правда еще впереди, и хотелось дать ему на дорогу своих денег, но у него это не вышло. Бендерович положил ему деньги обратно в бумажник, спрятал бумажник в карман, помялся немного и глубоко вздохнул.

— Прощайте, ваше благородие, — сказал он.

— Прощайте, Бендерович, — ответил ему Гречихин. — Счастливого пути!

И неторопливой походкой Бендерович вышел.

Ах, как Гречихина потянуло вдруг сделать что-нибудь неприятное этим насильникам, из-за личной прихоти которых страдали целые семьи и в угоду распущенности которых разрушались насиженные гнезда бедняков! И, заложив руки в карманы, он нервно заходил по опустевшему кабинету и, тяжело дыша, старался придумать, чем бы отомстить.

Раздался звонок с заднего крыльца. Гречихин пошел в кухню и отворил дверь. Вошла Лия. Маленькая, худенькая, с опущенными глазами, она не решалась раздеться и войти в комнаты.

Что-то хорошее, теплое шевельнулось вдруг в душе Гречихина, когда он увидел эту девушку.

— Ну что же, Лия, — обратился он к ней. — Снимайте пальто, входите!