Историки, работающие с воспоминаниями о нацизме и войне, давно предупреждают о трудностях, связанных с доступом к прошлому. Так, многие немецкие и австрийские мемуары можно датировать по тому, каким образом в них отражены дебаты о ставших достоянием общественности преследованиях евреев. Отбор и публикация воспоминаний о Холокосте тоже имеют свою историю, определенным образом связанную с действующими нормами увековечивания памяти о Сопротивлении и духовном сопротивлении. Хотя многие свидетели отказались от предрассудков своего времени, им все равно приходится взаимодействовать с ними, чтобы сквозь время и расстояние задать вопросы из прошлого самим себе. В 1998 г. Лотар Карстен, глубоко погрузившийся в изучение буддизма и индуизма, воспринимал того восторженного мальчика из гитлерюгенда, который вел военный дневник в Вуппертале, почти как другого человека. И он мог, не пытаясь оправдать себя, вспоминать тот вечер в 1938 г., когда они вместе с дядей – он, восьмилетний, так гордился этим высоким мужчиной в эсэсовской форме, – отправились посмотреть на горящие еврейские усадьбы. Или снова увидеть себя в конце войны – пятнадцатилетний член гитлерюгенда, он отказывался избавляться от своих знаков различия и кортика до тех пор, пока один отступающий ветеран не сказал ему, что у него нет выбора. Лотар имел привычку ежедневно вести дневник, но он так хорошо понимал, насколько изменилась его жизнь, что ему не требовалось оправдываться или искать извинений за то, каким он был в молодости [47].
В некоторых случаях противоречия между детскими воспоминаниями и моральной позицией взрослого человека явно проступают в устной речи. Ганс Меддик, как и Лотар Карстен, жил в Вуппертале и стал свидетелем бомбардировки 29 мая 1943 г. Но Лотару тогда было тринадцать, а Гансу всего четыре года. На следующий день отец отвел его посмотреть на мертвые тела, лежавшие на городской площади в ожидании опознания. Прошло 55 лет, Ганс стал социальным историком левых взглядов с выраженной англофильской позицией, но, когда он описывает этот случай, картинка так и встает перед глазами. Из детства он запомнил только образ: «зеленые лица с натянутой кожей и застывшими ухмылками». Но в следующее мгновение он добавляет: «Однако это было заслуженно», – имея в виду преступления национал-социализма и бомбардировки Варшавы, Роттердама и Ковентри. Пассивная конструкция («Это было заслуженно») заполняет пропасть между двумя мыслями, между воспоминанием и нравственным выводом. «Это» касалось, разумеется, только абстрактной нацистской Германии, а не реальных людей, лежавших на площади. За этими двумя мыслями стояла половина жизни, прожитой в напряженной нравственной борьбе с наследием нацизма. В конечном счете Ганс сумел преодолеть воздействие сильного раннего впечатления, для которого в то время у него, возможно, не было слов; это воспоминание сохранилось в виде изолированного фрагмента, значение которого упорно оставалось неясным [48].
В 1987 г. Вильгельм Корнер заметил в
9 мая определенно войдет в число самых черных дней в истории Германии. Капитуляция! Мы, сегодняшняя молодежь, вычеркнули это слово из нашего словаря, но теперь нам приходится смотреть, как наш немецкий народ после почти шестилетней борьбы вынужден сложить оружие. И как мужественно переносил наш народ все тяготы и жертвы [49].