Свидетели войны. Жизнь детей при нацистах

Для многих детей, независимо от того, в какой из воюющих стран они проживали, возвращение отца становилось неприятным и нежеланным событием. У Кристы Й. из Пренцлауэр-Берг за пять лет отсутствия отца установилась необычайно глубокая связь с матерью. В свои 60 лет, оглядываясь на тот период, Криста отмечала, что их отношения в то время отличало замечательное чувство товарищества и взаимоуважения. В 1942 г., когда родился ее брат, ей было уже 11 лет, и она чувствовала, что во время и после войны они с матерью могут обсуждать друг с другом любые вопросы. Это было совсем не похоже на то, что было раньше, до того, как ее отца призвали в 1941 г., когда ее родители обрывали разговор, стоило ей войти в комнату. Отец Кристы был пастором, и у него был приход, куда он мог вернуться, когда освободился из советского плена в 1946 г. Но он больше не мог целиком посвящать себя работе. Для этого ему не хватало «внутреннего побуждения». «Теперь ему было трудно подолгу говорить, – вспоминала Криста. – А о себе и своих переживаниях он и вовсе не хотел рассказывать». Он рано умер, но перед этим успел увидеть, как его дочь занялась изучением медицины и начала постепенно терять собственную веру [9].

Многим отцам было нелегко снова занять привычное место в обществе. Вернувшийся из британского плена в 1946 г. отец Хельги Маурер обнаружил, что его семья, которую он оставлял в Барте в Мекленбурге, теперь живет в деревне в Шлезвиг-Гольштейне, в семье пастора. Жена Маурера и его четверо детей ютились в одной неотапливаемой комнате в пристройке к главному зданию, где проходила подготовка к конфирмации. Уезжая из дома на армейском грузовике в апреле 1945 г., Хельга испытывала радостное волнение, но поражение Германии принесло с собой унижение и голод. Она помнила, как хорошо кормили детей пастора – фермеры регулярно привозили им продукты, но когда ее двухлетняя сестра Эдит тоже попросила немного хлеба с маслом, жена пастора в тот же вечер пришла, чтобы взамен потребовать у ее матери хлебные талоны. До войны Маурер-старший был государственным служащим, и теперь его семья остро ощущала потерю прежнего статуса. Сам он, служивший на войне техником люфтваффе, переживал это не менее тяжело. Безработный, на которого в деревне смотрели свысока как на интеллигента и беженца, он не знал, как справиться со своими четырьмя детьми. Всем им было меньше восьми лет, и в течение следующих четырех лет, пока он не восстановился в должности на государственной службе и не смог перевезти семью в Брауншвейг, он регулярно избивал детей, особенно двух старших мальчиков. Маленькая Хельга хорошо запомнила тот раз, когда однажды летним днем они, вопреки его запрету, отправились играть в грязи возле деревенского пруда. Их выстроили перед домом по возрасту, у всех на виду, потом мать вымыла их в цинковом корыте, а потом отец побил их палкой. Хельге накрепко запомнилось унижение публичного наказания и испуганные всхлипывания младшей сестры Эдит, когда она увидела, как бьют ее старшего брата Гельмута [10].

Не только подавленность превращала отцов в сторонников строгой дисциплины. Многие уже не представляли себе никакой другой жизни и искренне верили в пользу «закалки» – abharten. Один отец из Берлина, который провел 9 из 12 лет своего брака на военной службе и в плену, обнаружил, что дети его почти не узнают. Выяснив, что старший сын Ганс отстает по чтению, потрясенный отец решил исправить дело с помощью военной дисциплины и заставил мальчика делать 25 приседаний. Это было то, к чему он привык. В самом деле, в армии, где офицеры нередко называли своих солдат «Kinder», парадигма отеческой власти была всем понятна. Рольфа, самого младшего ребенка в семье, возвращение отца раздосадовало больше всех. Привыкнув по утрам забираться в постель к матери, он кричал на него: «Уйди отсюда, ты не видишь, что здесь занято?!» Пока двое старших потихоньку шептались у отца за спиной, маленький Рольф открыто высказывал то, о чем они думали. Мать вспоминала, как во время одной ссоры за столом мальчик встал, сжимая кулаки, с пылающим от ярости лицом, и, подойдя к тому месту, где сидел отец, сказал ему: «Ты, ты! Ты здесь не главный!» [11]