Свидетели войны. Жизнь детей при нацистах

Но оставаться снаружи было крайне небезопасно. В районе Замосце в Центральной Польше ликвидация гетто вызвала, по словам доктора Зигмунта Клюковского, директора больницы в Щебжешине, «чудовищное разложение нравов». Глядя, как крестьяне сдают евреев, пытавшихся спрятаться в их деревнях, он пришел в ужас. «Их охватил психоз, – записал он в дневнике 4 ноября 1942 г. – Они, вслед за немцами, видят в евреях не людей, а словно бы неких вредоносных животных, которых следует уничтожать всеми средствами, наподобие больных бешенством собак или крыс». В самом Белжеце даже четырехлетняя Ирена Шнитцер слышала, что евреев убивают в ванне, наполненной газом. Когда вскоре эсэсовцы начали очищать польские деревни в этом районе, местные крестьяне пришли в ужас, думая, что их тоже отправят в газовые камеры Белжецкого лагеря. В то же время многие из них приезжали на площадь с тележками и, коротая время за выпивкой, ждали, когда можно будет забрать имущество евреев, оставшееся после их погрузки в поезда [46].

Дети не раз становились свидетелями подобных сцен. 1 августа Ванда Пшибыльска, отдыхавшая в Анине, услышала вдалеке звуки стрельбы. В дневнике двенадцатилетняя девочка отметила, что звук доносился со стороны поездов, в которых депортировали евреев, а затем вернулась к двум стихотворениям, посвященным осени и ностальгии, над которыми в то время работала. Происходящее казалось ей очень далеким. Но уже через две недели Ванде и ее семье пришлось пересесть на другой поезд в Фаленице, когда они возвращались после купания на реке Свидер, популярном месте отдыха у варшавян. На следующий день, потрясенная увиденным, она пыталась найти слова, чтобы описать «толпы, сидящие без движения на жаре», «множество трупов», «матерей, прижимающих к себе младенцев». Сидя на веранде загородного дома в Анине, она не могла смотреть на звезды. «Внутри меня все мертво», – написала девочка. С каждой услышанной вдалеке пулеметной очередью она представляла себе падающие тела. Леса, пшеничные поля и пение птиц, в которых находила отражение ее собственная внутренняя жизненная сила, словно поблекли на фоне варварской мощи врага. Много ночей после этого Ванда не могла заснуть и плакала, не в силах объяснить себе, почему это происходит: «Потому что они такой национальности? Потому что они евреи? Потому что они не похожи на нас?» [47]

Не имея других развлечений, некоторые дети стремились активно участвовать в происходящем. Группа мальчиков заметила десятилетнего Ицхака Клаймана, когда он шел по берегу реки недалеко от Бендзина, трое из них схватили его, стащили с него штаны, чтобы посмотреть, обрезан ли он, и начали кричать: «Жид, жид!» Потом они заломили ему руки за спину и начали совещаться, что делать с ним дальше – утопить или передать немецкой полиции. Ицхаку повезло. Ему удалось вырваться, и женщина, которая знала его отца, приютила его у себя. Когда она рассказала о случившемся родителям мальчиков, те задали сыновьям взбучку за их поступок, и они оставили Ицхака в покое. Но в этой мешанине щедрости и подлости, смелости и трусости, сочувствия и враждебности, проявляемых соседями-поляками, дети уже имели намного меньше контактов с евреями, чем поколение их родителей. Они росли при немецкой оккупации, и в городах и деревнях быстро усваивали новые правила, разрешавшие выслеживать, притеснять и доносить на еврейских детей [48].