Свидетели войны. Жизнь детей при нацистах

Часть денег на поддержку скрывавшихся евреев поступала из Америки. Главная еврейская социалистическая партия Бунд получала деньги от Еврейской лейбористской партии в Нью-Йорке и Еврейского национального комитета, от Всемирного еврейского конгресса, а Жегота – от американской благотворительной организации «Джойнт» (JDC). Как единственная объединенная польско-еврейская организация Жегота могла использовать ресурсы польского правительства в изгнании, чтобы поддерживать связь с внешним миром и обменивать доллары на рейхсмарки. На пике существования того, что один историк назвал «тайным городом», на «арийской» стороне в Варшаве нелегально проживало 25 000 евреев. Из них Жегота поддерживала около 4000 человек. У гуманитарных организаций просто не хватало ресурсов, чтобы обеспечивать всех. Впрочем, беженцы, как и мальчишки с площади Трех Крестов, тоже не горели желанием заносить свое имя в списки, которые могли попасть в руки немецкой или польской полиции, – это было слишком рискованно. Тем не менее дети были благодарны Земяну за то, что он забрал Болюся с улицы. Самый младший и одновременно имевший самый еврейский вид ребенок в банде, он начал привлекать внимание ко всей группе. Его взял к себе Тадеуш Идзиковский, учитель из Гроховского района Варшавы [55].

Жертвами антисемитского шантажа могли стать не только посторонние. Когда пан Войтек напивался, он избивал свою жену Крысю. В конце концов, при всей своей преданности Нелли Ландау и ее матери, эта женщина решила обратить против мужа единственное имевшееся у нее оружие. Она стала угрожать, что донесет на него за то, что он укрывает евреев. В доме Лидии и Эрика Янина Давид тоже оказалась втянута в ссоры супругов и перипетии распадающегося брака. Хотя именно Лидия предложила Янине гостеприимство, она так же быстро начала шантажировать своего мужа-немца тем, что он прячет у себя еврейку. Вскоре Эрик оказался вынужден оплачивать для Лидии отдельную квартиру в городе, где она жила со своим последним любовником, а каждый ее визит домой заканчивался ужасным скандалом или, наоборот, слезливым примирением, во время которого мальчики цеплялись за мать, а Эрик на время даже переставал заикаться. Лидия постепенно забирала из дома посуду, картины, столовое серебро, столовое белье и хрустальные бокалы. Наконец настал день, когда Янина, в тот момент остававшаяся в квартире одна и слишком напуганная тем, какие слова Лидия может начать выкрикивать на лестнице, если она ее не впустит, открыла ей дверь и обнаружила, что Лидия явилась с грузчиками. Когда Эрик и мальчики вернулись, квартира была полностью опустошена [56].

Даже Эрику стало ясно, что Янина больше не может тайно оставаться у них. Решили спрятать ее в монастыре. Он выправил для нее документы и сказал, что теперь ее будут звать Данута Тереза Марковска. Согласно легенде, Данута приехала из порта Гдыня (где Янина на самом деле никогда не была). Ей пришлось выучить католические молитвы и катехизис. К этому она приступила с большим воодушевлением: девочка давно мечтала молиться на родном польском языке и иметь ангела-хранителя, который будет присматривать за ней, и ее желание сбылось. Чувствуя, что Бог, к которому она обращалась до войны в забытых молитвах на иврите и арамейском языке, покинул свой избранный народ на гибель, Янина позднее писала: «Оставив позади гетто, я оставила и Его» [57].

Выбранный Эриком монастырь в пригороде Варшавы располагался в конце длинной липовой аллеи, плавно огибающей устроенный рядом огромный огород. Янина и Эрик приехали в монастырь летним днем 1943 г. среди непрекращающегося жужжания пчел над рядами конических ульев. После липовой аллеи, где большие темно-зеленые листья отбрасывали на землю пеструю тень, внутренние помещения с белеными стенами показались неожиданно темными. В коридоре пахло свежевымытыми деревянными полами, несвежей пищей и множеством живущих в тесноте людей. Янине предстояло освоиться в этом странном месте, одновременно стараясь ничем себя не выдать. Первым потрясением для нее стала еда. Даже в гетто она никогда не видела столь малосъедобной пищи – что, пожалуй, самым красноречивым образом свидетельствовало о том, сколько усилий прикладывал отец ради ее благополучия. Первые несколько месяцев она голодала.