Свидание в Брюгге

Оливье взял кипу больничных карточек и пролистал их. Главврач вернулся к больному, которого он осматривал до их прихода, — здоровенный детина, череп словно наскоро выдолблен долотом и бульдожья челюсть, глаза из-под насупленных бровей смотрят не то тревожно, не то печально.

— Встаньте, мосье.

Эгпарс повторил просьбу по-фламандски.

Больной поднялся, сделал несколько шагов, круто повернул обратно и снова уселся на табурет. Вернее, придавил его собою. Могучий, с сильным и добротно скроенным телом деревенский парень, которому любая работа по плечу.

— Ну, ты вполне здоров, — сказал Эгпарс, без церемоний перейдя на «ты». — Можешь возвращаться домой.

— Ньет, дохтор, ньет! — Парень замотал головой, придя в ужас от такой перспективы.

Друэна удивила его реакция. Главврач повторил дружелюбно:

— Поверь мне, ты здоров.

Руки больного безвольно упали, словно не выдержав собственной огромной силищи, пропадающей втуне. Эгпарс вдруг почувствовал бесконечную усталость и, снова перейдя на «вы», спросил:

— Но вы ведь не думаете оставаться здесь вечно, когда-то все равно придется уйти.

Крестьянин опять замотал головой, его тупое лицо стало по-детски испуганным.

— А вам не хочется заглянуть в Счастливую звезду? Сходите туда разок, опрокинете кружку-другую пивка. — Эгпарс смачно выговорил это «опрокинете», на манер местных жителей, — а потом вернетесь обратно. На рождество. А?

— Ньет, дохтор, ньет. — И он еще что-то пробормотал с тоской, с болью.

Оливье комментировал:

— К счастью, я немного понимаю по-ихнему: мальчишкой выучился. Так вот, этот ломовик, — который, если на него накинется даже дюжина остервенелых турок, расшвыряет их, как котят, — уверяет, что у него нет сил, что он вообще никогда не пьет и что его состояние не позволяет ему покинуть нас.

Из репродуктора лилась мягкая, плавная музыка: венский вальс. Эгпарс сделал знак санитару, а тот уже стоял наготове со шприцем в руке. Больной покорно отошел в угол кабинета и спустил штаны. Игривый луч, преломившись в разноцветных стеклышках старинного витража, тотчас нарисовал на нем нелепую квадратную фигуру — искаженный силуэт стоявшего против света человека.

— Для вас такое поведение, вероятно, неожиданно, не так ли, мосье Друэн?

Робер, старавшийся ничего не пропустить, напряженно думал.

— У меня два сорта больных: одни хотят во что бы то ни стало уйти, а я не могу их выпустить, другие — наоборот, не хотят уходить, а я не могу их дольше держать. Этот больной — психастеник. Извините, что я пользуюсь специальным термином, но без него не обойтись. Физически он абсолютно здоров. Во всяком случае, исходя из научных данных, которыми мы сейчас располагаем, нам кажется, что он здоров. Он ест и пьет, как все люди, умерен в желаниях. Мускулатура у него развита отлично! Может убить человека, если захочет. Но с точки зрения психики — тряпка! Ни к чему никакого интереса. Я пытаюсь его выпроводить, а он упирается. Для него здесь — своего рода убежище.

— Он таким образом осуществляет свое право убежища?

— Совершенно верно. Только тут все не так романтично, как в «Змеином гнезде». А вообще-то «Змеиное гнездо» — великолепная вещь. Но вряд ли когда-нибудь литература сможет дать правдоподобную картину душевного недуга. Вряд ли! То есть, правдоподобную для нас, медиков.

Санитар сделал укол; вальс сменился фокстротом, исполняемым вульгарным и назойливым Мортье с его шарманочным дребезжаньем. Откуда здесь музыка? Проигрыватель? Радио? Магнитофон?

— Однако на Счастливую звезду они клюют. Это — земля обетованная.

— Робер достаточно хорошо ее знает, — сказал Оливье.

— Ну, ты преувеличиваешь.

— Счастливая звезда, — сказал Эгпарс, — сказочная обитель. Да, сказочная. Волшебный мир. Мир, который существует в голове, в воображении. Иногда мне хочется, чтобы ее прикрыли наконец, а иногда мне начинает казаться, что она даже социально необходима. Сейчас вам все станет ясно. Кафе Фернана — как шампиньон, выскочивший вдруг из-под земли; доброкачественная опухоль. Нарост на социальном организме, узел, где соединились больница, город и дорога. Вы должны наведаться туда не один раз. И если вы не проникнитесь духом Звезды, Марьякерке останется для вас за семью печатями. Она вроде этих кафе-гаваней, что стоят между тюрьмой и кладбищем под вывеской: Здесь лучше, чем там.

Он внимательно смотрел на Робера своими чуть увлажненными, как у всех близоруких, прекрасными глазами, которые почти не портила краснота, тронувшая веки.

— Это первая и последняя попытка счастья, рай, о котором мечтают больные, причал свободы, правда, сомнительной чистоты, зато бесценной. Мы знаем, что это место нездорово. Там подпольно торгуют спиртным. Но никакие жалобы и протесты не помогают. Иногда бистро закрывают на неделю-другую, потом все начинается сызнова…

— Точь-в-точь как бистро в гарнизонных городках.

Исполнявшаяся шарманкой музыка, рассчитанная на бордели, где отдыхают гусары и артиллеристы, служила прекрасным аккомпанементом рассказу о Счастливой звезде.