Святы и прокляты

Мне же повезло уже в том, что как раз в то время я громыхал цепью на купеческой галере в качестве невольника-гребца. То есть какое там «повезло»? Врагу такой доли не пожелаешь! Зачеркни, сынок «повезло»... Просто торгаш, выкупивший меня у работорговца, да, была и такая страница в моей личной истории, жил в портовом городе Думьят, куда на моё счастье в конце 1218-го причалили корабли крестоносцев. Так что я обрёл свободу и тут же, разумеется, присоединился к воинству Христову, назвав своё имя и поведав, что прежде, ещё до рабства, служил императору Фридриху II и... ну, в общем, участвовал в одном неудавшемся крестовом походе...

Одно плохо, моего короля и его людей среди высадившихся в Думьяте не оказалось! То есть, поклявшись возглавить крестовый поход, Фридрих продолжал сидеть в своей Германии.

После того как в 1219 году мы попытались пройти вглубь страны, но получили решительный отпор, начальство только и говорило что о Фридрихе, посылая ему письма с просьбами о помощи. Мне же, другу детства Фридриха Гогенштауфена, чуть в глаза не плевали, так что я был вынужден просить у командира, чтобы тот отправил меня с очередным слёзным посланием к моему королю. Наивный, я полагал, что мне хватит красноречия для того, чтобы убедить Фридриха немедленно броситься на помощь крестоносцам.

Не мешкая, мы — в смысле, поверивший мне сотник, я, два молодых воина да пара монахов — вернулись в ненавистный мне Думьят, где сели на корабль и помчались за подмогой. Под броней у самого сердца я вёз послание императору, которое должно было бы вдохновить его немедленно направить войска в Египет. Вот оно: «О гавань благополучия верующих! На Вас, на Ваше благое присутствие устремляем мы свои надежды. О рождённое дыхание нашей жизни, Вы своей силой и милостью пробуждаете нас от смерти! На наши страдания изливается милосердие Вашего сердца. Выведите сынов Израиля из Египта! Пошлите избавление Вашим рабам», — оруженосец постоял некоторое время в горделивой позе, наблюдая, как слуги и пажи застыли, внимая каждому его слову. После чего вытер рукавом нос, заметив, что, безусловно, послание написано несколько витиевато, но ведь к посланию прилагался он лично, а стало быть, Фридрих по-любому не остался бы без толмача.

— Я позволю прервать столь занимательный рассказ, для того, чтобы оправдать Его Величество короля Фридриха в глазах потомков, для которых мы, собственно, и пишем теперь эту летопись, — нежно улыбнувшись пробежавшей мимо горничной, едва ли не пропел Фогельвейде. — Дело в том, что Фридрих отнюдь не раздавал направо и налево своё германское наследство. То есть это имело место — в первый год правления. В дальнейшем же он сделался более осторожным. И это пошло на пользу.

Согласно обету, Фридрих должен был отбыть в крестовый поход собственной персоной, но кто тогда в его отсутствие управлял бы империей? В Сицилии формально правила находящаяся в Германии королева Констанция — регентша до совершеннолетия Генриха, на самом же деле там всем заправлял канцлер Вальтер фон Пальяра.

Приблизительно в то же время канцлер прислал нашему королю тайное послание относительно рождения у него бастарда Энцио, сына Адельхайды фон Урсулинген[73]. Прекрасная дама умоляла своего венценосного повелителя посетить её, дабы полюбоваться на ребёнка. Но Фридрих не мог отлучиться даже ради этого. Теперь ему следовало добиться согласия князей, чтобы избрать восьмилетнего Генриха ещё и королём Германии.

Это удалось только в апреле 1220 года во Франкфурте. Но в благодарность за голоса на выборах Фридрих подтвердил все прежние привилегии, касающиеся Церкви. Он обязался не передавать кому-либо городские права, не взимать налогов с церковных владений, не строить новые монетные дворы и таможни, не возводить крепостей. Кроме того, передал духовенству право распоряжаться церковным имуществом, и согласился на то, чтобы духовные князья отныне вершили в стране судебную власть. Все, кто был отлучён от церкви, через шесть недель объявлялись ещё и вне закона.

Во многом принять решение в пользу малолетнего Генриха помог именно мой отец! — Трубадур поднял вверх указательный палец. — В решающий момент он сочинил и пустил в народ песню, где говорилось о том, что своим промедлением князья только мешают ненавистному императору убраться куда подальше:

Отпустите его в поход, не держите его в цепях!
Сложит голову — радуйтесь, может такое статься!
Ну а если вернётся живой, с именем Господа на устах —
Будет наш черёд посмеяться![74]