Светло, синё, разнообразно…

Но и в театре я трудился полуподпольно: разучивал с актерами наши с Алешей вокальные номера – это был способ хоть как-то мне заплатить. Прямо заключить договор с антисоветчиком театр не рискнул, и когда спектакль принимало начальство, в зале меня не было. В афише тоже.

Все это – лишь длинное предисловие к простому и краткому поступку профессора: ни минуты не колеблясь, отсчитал он мне половину своего гонорара. И в дальнейшем, когда я обращался к нему с финансовыми просьбами, мне немедленно выдавалась просимая сумма, причем на условиях «отдадите, когда сможете».

Спектакль этот, по разным причинам, в репертуаре театра продержался недолго, но лет через десять он возродился в Ленинграде, на сцене знаменитого театра Комедии (на сей раз в афише я уже фигурировал рядом с профессором, правда, под псевдонимом).

Было написано даже несколько дополнительных номеров, но главная работа для Алеши была – сводить всю музыку к пяти инструментам, игравшим вживую на сцене. В Комедии, правда, спектакль тоже не задержался: новый главреж в целях экономии заменил живой ансамбль на запись, и спектакль погиб. И лишь спустя еще полтора десятка лет сочинение наше воскресло сначала в Норильском драмтеатре, а затем в Челябинске и в Мариуполе.

Еще мы работали у Фоменко в мольеровском «Мизантропе» (тоже в Комедии), и это была вдохновенная авральная работа: в недельный срок надлежало сочинить шесть или семь номеров, да еще и пару интермедий. Нас поселили в верхнем этаже театра, в гостевых комнатах, мы, бывало, в тапочках спускались в первый этаж, в Елисеевский гастроном за провиантом. Дело было в апреле. Алеша сидел за пианино, поставив на пюпитр сборник французской музыки XVII века, поигрывая оную в задумчивости, чтобы затем перейти к стилизации – а за окном во всю мощь уличных репродукторов гремела советская музыка XX века:

В коммунистической бригаде
С нами Ленин впереди! —

благо происходил вселенинский субботник в честь дня рождения Главного Коммуниста.

В последний день ударного труда, сдав работу, мы последний раз спустились в Елисеевский в тапочках, сжимая в кулаке полученный гонорар, и вернулись наверх, сжимая под мышками темные пузатые бутылки с французским коньяком, который затем и разделили с режиссером и художником. Изящное завершение французской темы в нашем совместном творчестве.

(Время от времени профессор себе «позволял». Он называл это – «сбросить шлаки». Затем следовал длительный перерыв, полный творческих трудов, в течение которого Алеша следовал какой-то научно разработанной травоядной системе. От него я узнал, что вино из одуванчиков – древнее народное изобретение, а вовсе не выдумка Брэдбери.)

Впрочем, была еще одна «французская» попытка: затеяли мы мюзикл по «Милому другу» Мопассана. Было написано даже несколько номеров. У Алеши была блистательная сцена, как Жорж Дюруа мучается над своей первой статьей, не в силах двинуться дальше первой фразы:

– Алжир, – поет он, – город весь белый… весь белый…

И так минут пять, на все лады, только эту фразу. Смешно получилось. С юмором у профессора вообще было замечательно. Да что говорить! Ведь у них с Фоменко и Марком Розовским была развеселая работа: «Мистерия Буфф» Маяковского, где девицы в канкане задирали юбки под Алешину пародию на «Марш авиации»:

Все выше, и выше, и выше…

Питерские власти живо запретили кощунство.

Счастливо работалось нам и в спектакле Центрального детского театра «Чинчрака» по грузинской сказке. Вот веселое было действо, полное уморительных актерских импровизаций. В нем тогда уже заблистал талант нынешних признанных кинозвезд – Иры Муравьевой и Миши Жигалова.

Еще мы с Алешей поработали для фильма Игоря Николаева «Такая длинная зима». И для спектакля Марка Розовского в его театре «У Никитских ворот» – «Золотой тюльпан Фанфана».

Ну и наконец, была большущая работа над «Недорослем» Фонвизина.

Сначала это был спектакль Леонида Эйдлина в Саратовском ТЮЗе. Я сочинил туда два десятка номеров, напел их на магнитофон, известный не только в Саратове пианист Анатолий Кац расшифровал запись, завмуз Лацков оркестровал и сыграл – спектакль имел успех. Слух о нем дошел до столицы. Спустя время театр имени Пушкина тоже захотел «Недоросля» с этими номерами. Постановщик Оскар Ремез, набивший руку на великой комедии (у него даже книжка была, как надлежит ставить «Недоросля»), никакого вокала не желал, но Толмазов, главреж, настоял. И я позвал на помощь Алешу. Он эту музыку знал, она ему нравилась, он охотно взялся за обработку и разработку, и все было бы славно, кабы не Ремез: не шло у него дело с вокалом, один за другим снимал он уже разученные номера, и только Милон с Вральманом вцепились в свои арии такой мертвой хваткой, что он уступил. Ну и виньетки и вставочки оставил.