Свартхевди - северянин

       Четыре кольчуги, очень хорошие, правда, две из них порублены, но умелый кузнец починит быстро. Ту, которая ранее принадлежала фрайхеру Кристену, я решил оставить себе - ее словно на меня делали, пожалуй, во всем Лаксдальборге я бы не нашел лучше. В Хагале, может быть, нашел бы, но попросили бы за нее немало.

       Четыре шлема - два помяты, два хороших. Мне понравился шлем Николы, но головенку тот отрастил себе большую, и он был для меня сильно великоват. А вот шлем Ральфа пришелся впору, и я оставил его себе.

       Четыре щита, из них один надрублен - все на продажу, мой все равно лучше.

       Четыре пояса, с перевязями, ножнами и мечами в них. Уильям рассказывал, что ему показалось, будто бы Одерштайн больше жалел о мече, чем о руке. Дедов клинок, дескать.

       Клинок, чуть более узкий, чем те, что были в ходу на благословенном Севере, длиной чуть больше ярда, оказался выкован из великолепного железа, в нем было прекрасно все. Яблоко, в виде демонской башки, действительно оказалось золотым, крестовина - позолоченной. Удобная рукоять оплетена полосками из чьей-то шершавой шкуры - с такой из руки выбить трудно. Обоюдоострое лезвие, с заточкой примерно на две трети от скругленного острия, а ниже специально затуплено. И узоры на клинке... Такое оружие не стыдно было бы и конунгу повесить на пояс! А мне уж тем более.

       Я представил, как являюсь в Лаксдальборг, и на мне кольчуга Мортена, добрый шлем, а за плечами развевается шитый золотом плащ. Мое лицо обветрил ветер странствий, я нашел богатство и знания, еще немного подрос и наел, наконец, мышцу. И вот, я схожу по дубовым сходням с морского своего коня на пристань, и на поясе моем этот меч. Обнимаю отца, мать, братьев. Милашка Астрид, чья красота созрела и распустилась, словно цветок, встречает меня...

       И вдвойне приятно было бы смахнуть череп Финну таким клинком.

       Со щелчком задвинув изумительный клинок обратно в ножны, с кряхтением я воздвигся с кровати и протянул оружие Уильяму, сидевшему на соседней.

       - Прими, друг. Научись только владеть им как следует. С луком ты силен, но и меч пригодится.

       Тот посмотрел на меня, потом на оружие. Потом снова на меня. Помотал головой, как норовистая лошадь.

       - Это твоя добыча.

       - Бери. И не держи зла на меня.

       - За что? - в недоумении вытаращился на меня Уильям.

       - Я без твоего ведома продал Стофунтов. Твое имущество. Возьми меч, он, правда, хорош. Лучше твоего, поверь. Мы, дети Всеотца, знаем толк в славном оружии.

       - Стоф... А, коня твоего что ли? Этот меч стоит дороже десятка таких коней, - предупредил меня Уильям - Намного. Я не могу взять его.

       Утомил.

       - Бери, друг. Повесь его на пояс, и красавица Беата точно не устоит перед прославленным дренгом, не только красивым, но и богатым! И биться им научись, дабы толстому купцу не уподобляться, - добавил я, и поспешил сменить тему, пока он не начал спорить - Тебе из добычи еще что-нибудь нужно?

       Уилл, разглядывающий узоры на своем новом клинке, молча покачал головой.

       - Тогда продадим. Торговаться буду я. Как встать смогу...

       - Как скажешь.

       - И Стофунтов выкупим.

       Но как следует отдохнуть в гостеприимном городе Эйхельфельде, осененном благодатью владычества великого конунга Роберта, четвертого этого имени, нам так и не довелось. Я-то никуда не торопился, по независящим от меня причинам, но Уильяму вдруг припекло.

       - Сварти!!! - пропыхтел мне весь задохшийся Уильям, ворвавшись в комнату - Мне надо ехать! Сейчас!

       Я с трудом подавил раздражение. Вот ведь, раззуделся змий у парня. Сходил бы к шлюхам, или служанкам заплатил монету-другую, хотя они и так не против. Вдовицы еще в городе есть, если веселыми девками брезгует, вот чего ему так не вовремя-то прижало! Подождала бы его ушастая вобла еще с месяц, не скисла бы! Авось наела бы себе чего, в нужных местах.

       Но брюзжать не стал по этому поводу. Ведь сказано про такие случаи красиво и правильно:

    Никто за любовь

    никогда осуждать

    другого не должен;

    часто мудрец

    опутан любовью,

    глупцу непонятной.*

       Мне вспомнилось, каким дураком выглядел я сам, когда волочился за Ауд, и я не стал злиться на друга.

       Но дело было не в любви, и вообще не в бабах.

       - Сегодня я видел отца!

       - И что? Не пора ли вам с ним поговорить? Думаю, он смирит свой гнев, узнав, что ты покрыл себя славой.

       - Ты его не знаешь, - бормотал Уильям, лихорадочно бегая по комнате взад и вперед - Он не отступится. "Род Ульбрехт вернет прежнюю славу и величие", - явно передразнивая кого-то, проскрипел мой друг.

       Я с такими речами был согласен.

       Род и семья выше всего. А с женой как-нибудь слюбится. Принесут щедрые дары в честь прекраснейшей дочери Ванов. Заделают сопляка, потом другого - и все наладится. Или вторую взять можно, хотя две хозяйки в одном доме - это порой непросто. А можно не брать вторую, а завести любовницу. В общем, проблема решаемая.

       Я довел свои соображения до друга, и тот надулся и покраснел так, что мне показалось, что он сейчас лопнет и все вокруг забрызгает.