Свадебный марш

— Тогда объясни, куда же ты уходишь каждый вечер со своей балалайкой? — тихо говорила мама. — Куда, я тебя спрашиваю. Куда?.. Или, может быть, к кому?.. И вообще, что происходит в этом доме? Одного увольняют с работы, а он продолжает ходить каждый вечер на эту работу. Другая уходит из балета… Из балета, на который потрачено уже полжизни… Ей, видите ли, кто-то сказал, что у нее талант переходит из ног в голову!.. А если твой талант при твоем аппетите вообще не дойдет до головы, а остановится в желудке?..

Наташа молча поднялась из-за стола и пошла к калитке. За ней поднялась и Жозя.

— А у третьего, — при этом мама посмотрела на меня, — неделю назад я нахожу в тумбочке кучу денег. Откуда у тебя столько денег?

Я промолчал. Что я мог сказать матери? Что я занял у Гронского на покупку мотоцикла?

За столом наступило неправдоподобно долгое молчание.

— Я предупреждала тебя, — крикнула мать, — если ты соврешь хоть один еще раз о чем, даже не в слове, а в одной букве!.. Нет… Никто не хочет ставить цель и добиваться. Вот Гронский — захотел и добился всего. Я уйду, — сказала она, глядя в глаза отцу, — я уйду из этого дома!..

— Не надо, — сказал отец. — Я уйду сам… — И он поднялся из-за стола и пошел по дорожке. Прямой, широкоплечий, высоко-стройный, и весь какой-то совсем неизвинительный и не жалкий, каким он выглядел обычно при ссорах с мамой.

— Много шума… из ничего, — сказала мама, закуривая одну папиросу от другой.

За столом снова наступило неправдоподобно долгое молчание.

— Вы знаете, Мария Николаевна, — сказал Бон-Иван, — я вот думал как-то о том, что не всякий правый вообще, то есть в целом, бывает прав в частности, в такой, знаете, маленькой арбузной дольке.

— Никакого арбуза нет… Ни арбуза, ни дольки, ни семечек, — сказала жутко утомленная мама.

— Как знать, как знать, — тихо ответил Бон-Иван, — а вдруг киномеханик вам покажет, — Бон-Иван поднялся из-за стола и направился к калитке, — и дольку… и семечки… и даже арбуз весь… Киномеханик есть такой… по фамилии Время. Он и киномеханик, и сценарист, и режиссер, и оператор… Он нам всем покажет… Все в духе реализма… — Потом Бон-Иван повернулся к калитке, но затем еще раз обернулся к маме и сказал: — Вы, Мария Николаевна, знаете, что у меня нет никого из родных и близких. Я ведь детдомовский… Я жалею об этом… И еще жалею этих родных. Они почему-то наносят друг другу самые болезненные удары в смертельно больные места!.. Вот что я заметил.

Бон-Иван отвернулся от мамы и направился к машине, стоявшей возле калитки. А я пошел за Бон-Иваном. И хотя дверца машины была открыта, как бы приглашая меня сесть в нее, — я не сел, а остался стоять. Бон-Иван включил зажигание и сказал, обернувшись ко мне:

— Правильно, кто-то должен остаться с мамой, даже если она не права…

Он захлопнул дверцу и уехал…

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ

Я искал отца. Бедный папа! Почему так злится на него мама? Ведь когда-то они любили друг друга. Кто же виноват, что сломался этот хрупкий кристалл? Без любви у них все идет не так. Я снова шел с опущенным якорем, я еле тащился.

Юрий Игоревич как-то рассказывал: «Накопили атомных и водородных бомб, а для того, чтобы уничтожить всех, достаточно внушить женщине ненависть к мужчине… И ничего не будет. Перестанут рождаться дети. На земле останется сто человек… пятьдесят… двенадцать… шесть… и…»

Это фантастика, но ведь это правда!

Где же мой отец? Я вбежал в мастерскую Гронского. Может быть, он здесь? Может быть, Гронский когда-то был как Бендарский? А мама была легкомысленна, как Юла?

Я вошел в комнату.

Гронский перестал рисовать и равнодушно посмотрел на меня своими купидоновыми глазами.

Бон-Иван держал шпагу, он взглянул на меня вопросительно.

Мамс, настоящее имя которого было Марк, сидел на тахте с телефоном на коленях и мрачно крутил диск.

Я весь напрягся и насторожился. Когда я шел сюда, зажав под мышкой дуэльный пистолет Тома, я еще в точности не знал, что я скажу Гронскому, я знал только, как я буду говорить. А теперь я знал, что скажу, и мне стало легче. Только почему все замолчали? Уж не обо мне ли говорили они?

Но вот Бон-Иван заговорил о кино, и я успокоился. Раз о кино, значит, дела Мамса обсуждают…