Svadba

Рот и задница – вещи разные, но то и другое – обозначения нутра и зверя, осуществление одноклеточного рефлекса, который и есть – мы. При этом и поцелуй, и песня, и высокая молитва – прямая услада клетке в той же мере, что и кусок сочной говядины. И если у одних рот находится в большем приближении к заду, чем у других, то тут уж ничего не поделаешь – природа не терпит однообразия точно так же, как мы – скуки.

Поиграем? – Поиграем. Тебе боженьку, мне бабоньку. Кому что.

Главное, чтоб не скучно. Главное, чтоб цель и смысл. И чтоб то и дру­гое – только высшее.

Только о высоком стоит думать.

Нинуля подошла и, усевшись рядом, уткнулась лицом в мое плечо. Мы сидели и молчали, и тихая ночь окружала нас густой синей плотью. Я гля­дел в эту густую синеву... Как мазь, густая синева...

Я глядел в эту густую, как мазь, синеву пустыми глазами и думал о том, что это не она попеременно то приходит, то уходит, а мы сами, подталкиваемые какой-то неведомой нам силой, то и дело переливаемся из одного сосуда в другой. Из прозрачного, скажем, стакана дня в глухой кувшин ночи.

– Что ж, дядя Костя, есть неведомая сила или нет?

– Ну как тебе сказать, – заводит дядя Костя издалека, – неведомой силы в том смысле, как в сказках о ней читаешь, в общем-то нет. Но если сказать с точки зрения науки, то много еще непознанных сил среди нас.

– А в нас?

– Ну и в нас, конечно.

– Ну а Бог?

– А что Бог?

– Есть Бог?

– В каком смысле, в научном?

– В любом.

– Эээ, – расцветает в улыбке дядя Костя. – Любого смысла не бывает. Но если возьмешь науку, то Бога, конечно, нету.

Подумал, прицелился, прищурился:

– Хотя, слаб человек, люди как вроде бы верят. Но то, в основном, ста­рые. Ты сам знаешь.

Знаю – не знаю, но спрашиваю.

У каждого из нас своя зияет правда.

Правда – как бездна.

Провал.

Пропасть.

Пропади ты пропадом, на что тебе та правда сдалась?

– Ну вот что, Лука, ты мне по правде скажи...

У нас вопрос, как нож. По правде скажи – с ножом к глотке. Не скажэшь – зарэжу. Заколю ножом.

– Ну вот что, Лука, ты мне по правде скажи: есть Бог али нет его?

– Коли веришь – есть, а не веришь – нет.

Ай да Лука. Ай да умница, чертов сын. Коли веришь – есть, а нет – нет. И катись к чертям собачьим. И не приставай. Все – в тебе. Все – от тебя.

Как легче тебе – так и есть. Потом уже здесь, в Америке, еду как-то по шоссе с включенным радио и слышу: если вера, мол, жить помогает, то и верь, если вера, мол, любить помогает, то и верь. А если к ненависти побуждает, на подвиги зовет, то брось ее к черту – всю эту веру свою.

В самом деле, как прелестно все, как чудно! Жизнь и любовь – что может быть главнее, важнее!

Ведь родились-то для чего?

Гости начали съезжаться. Приехали Гриша, друг детства, с женой и дочкой. Приехали Лиза, сестра двоюродная из Нью-Йорка, с сыном. Все большие, крупные. Жара стояла дикая. Рекордная жара. Такой у нас не бывало с прошлого века.

Свадьба, жара, нечем дышать, потоки пота на крупных, тучных телесах. Предчувствие не обмануло – воплотилось. Напророчилось. Страхом. С того момента, как они сняли эту усадьбу, с того момента, как узнал, что в ней нет кондиционера, во мне поселился страх жары, который то слегка притуплялся, то обострялся на фоне мелочей и будней, но жил во мне, го­рел во мне непрестанно. Жара, пот, палящее солнце, черные свадебные наряды. Черные фраки...

Черные фраки на июньском солнцепеке. Сашок и Кэрен выбрали черный цвет. Все, кому положены фраки, будут в черном. В их число, к сожа­ле­нию, вхожу и я – отец жениха. Не было бы счастья, да несчастье помог­ло. Мы с Мишкой до этого поч­ти не раз­го­ва­ривали, но по такому поводу куда денешься. Мы с ним идем примерять фраки, вернее, не примерять, а снимать мерку.

Оказывается, процедура рента, или по-русски – проката, такая же, как при покупке. С тебя снимают мерку и шьют точь-в-точь по размеру и фигуре. Бизнес что надо. Вам назначают время, вы приходите в назначенное вам время и все равно ждете, потому что бизнес не успевает переварить всех желающих. Очередь.

Мы сидим в небольшой душной полусумеречной комнатенке. Ждем. За спиной клерка, сквозь широкий проем в стене видна примерочная. Не могу освободиться от мысли, что в сих торжественных нарядах есть нечто лакей­ское. В любой гостинице швейцар – во фраке, причем с блестящими атлас­ны­ми лампасами. Генералы и лакеи. Франты и лакеи. Какая сумасшедшая страсть к утильсырью! К унификации!..

– Ну вот что, Мишуня, ты дождись своей очереди, а я пойду.

Посмотрел на меня с укоризной. Но ни слова.

– Я подожду тебя в машине, – добавил я и вышел.

Вышел, как из тюрьмы. Как из клетки. На свежий воздух вышел. Вздохнул глубоко, закурил, пошел к машине. Есть предел, очевидно, и мо­ей способности причесываться под общую гребенку.

Нинуля, как и следовало ожидать, никаких моих доводов не приняла.

– Ты даже не понимаешь, как ты их обидел. Подумаешь, фрак тебе не нравится. Мне тоже многое не нравится, но это же простой обычай. Ну разве можно делать из мухи слона?..