Сундук с серебром

Ни в этот, ни в следующий вечер Петер не пошел к Кошану. На третий день он незаметно улизнул из дому, но отлучка его длилась не больше часа. На четвертую ночь он вернулся под утро, но не от дома Кошана, а с противоположной стороны.

Отец стоял на пороге.

— Далеко ходил? — сказал он.

— Далеко, — ответил сын, не глядя.

12

В начале марта, когда первые косые лучи солнца уже пробились к дому Продара, солдаты ушли и от Кошанов. Другие не пришли. Они оставили за собой истоптанную землю, валявшиеся повсюду консервные банки, забытую кем-то каску.

Люди вздохнули с облегчением и попытались зажить прежней жизнью. Несколько дней их не покидало чувство, будто часы в доме остановились; было одиноко, еще более одиноко, чем до прихода солдат.

Нищенка после долгого перерыва опять пошла с сумой.

— А Кошанова Милка слезы лила по солдатам, — бросила она, проходя мимо Продара и его сына.

Продар многозначительно повел глазами, Петер до крови закусил губу.

Вечером Петер снова был у Кошанов и поздно ночью кружным путем вернулся домой. Дверь была открыта, он влез на печь. Вид у него был мрачный, нещадно билось сердце. Он проспал до полудня.

Душевное смятение доставляло ему жестокие страдания. Все ему теперь виделось в другом свете. На него напало странное ослепление. Эта женщина вольна была делать с ним что угодно.

— Ты и вправду плакала? — спросил он Милку.

— Правда, — простонала она. — Из-за тебя плакала. А ты думаешь о чем-то другом… Обманываешь меня…

Петер обнял ее, стараясь успокоить, но Милка становилась все безутешнее. Прошло немало времени, пока на нее подействовали его ласки и уговоры, — от первых сумерек до полуночи, от первого объятия до того исступленного самозабвения, когда человек теряет контроль над собой.

Был уже полдень, когда Петер проснулся и, точно ужаленный, спрыгнул на пол. В груди его клокотали вопросы, на которые он тщетно искал ответа; они стегали его бичом, не давая минуты передышки.

Петер забивал возле поленницы кол; погруженный в думы, он не заметил, что кол уже уперся в скалу, и все колотил и колотил, пока кол не разлетелся в щепы…

Под вечер, возвращаясь с работы, в конце поля, у самого мостика, он увидел в кустах Милку.

Добрая половина терзавших его сомнений вмиг была забыта. Петер подошел к ней.

— Что ты здесь делаешь?

— Уж и подождать тебя нельзя?

Выражение лица ее было необычным.

— Можно, — холодно ответил Петер.

— Отец дома?

— Зачем он тебе?

Петеру не понравилось, что девушка спрашивает об отце.

— Я знаю, — она смотрела на него в упор, — что он видеть меня не может. И не по своей воле ты сказал, что больше не придешь.

— По своей.

— Раньше надо было говорить, теперь поздно.

— Могу и сейчас, — бросил он с досадой. Воспоминание о прошлой ночи жгло огнем.

— Сейчас? После вчерашнего? Что никогда больше не придешь? Что знать меня больше не хочешь?

И на Петера градом посыпались заранее приготовленные неприязненные и злые, но вместе с тем справедливые слова. Смущенный и приниженный, он застонал, готовый выполнить любое ее желание.

Петер с Милкой не заметили, как от дома тихо отделилась тень. Перед ними стоял Продар, в темноте он был похож на тень прибрежной ивы.

— Вы что тут делаете? — спросил он.

Парень с девушкой оторопели от изумления. В самую решительную минуту между ними встал посторонний, не дав сказать последнего слова. Милка повернула искаженное лицо к Петеру.

Петер смотрел на отца невидящими глазами. Продар был неподвижен, страшен в своем безмолвии, весь окутан тайной.

— Честные люди приходят в дом, — сказал Продар, обращаясь к девушке, — для тебя же нет места ни в нашем доме, ни здесь.

Милка в смущении молчала.

— Найдется и для меня место! — вдруг крикнула она, метнув взгляд на онемевшего Петера.

— В моем доме нет!

— Найдется!

— Только не для тебя! — во всю мочь завопил старик.

— Для меня!

Милка уже стояла на середине моста и резко и грубо отвечала ему из полутьмы.

Отец оглянулся на сына, хотел что-то сказать, но только топнул ногой и ушел.

Петер готов был провалиться сквозь землю.

13

Слова девушки не на шутку взволновали Продара. В сыне он видел ее молчаливого союзника. Лжет ему Петер или он и впрямь не ходит к ней? Откуда в век такая уверенность?

Отец с сыном ходили насупившиеся, не глядя друг на друга. Мать безуспешно старалась их примирить. Медленно и опасливо, словно ожидая подвоха, шли они навстречу друг другу.

Петер больше не ходил к Кошанам. Он стыдился Милки и боялся отца. Милка, завидев его издали, не махала ему рукой, как прежде, а тут же поворачивалась к нему спиной, что и радовало его и печалило. Презрение девушки задевало его, ибо, несмотря на размолвку, она все еще владела его мыслями. Временами память воскрешала незабвенные минуты, которые с непреоборимой силой влекли его к Милке.

Как-то он встретил Кошаниху. В ее пронзительном взгляде Петер прочел укор. Прежде чем он успел сообразить, что к чему, она быстро затараторила:

— Что-то ты нас совсем забыл, ежели о чем серьезном думал…

Сказано было ясно, без обиняков. Петер молчал.

— Наш дом всегда открыт для тебя, — добавила женщина и пошла своей дорогой.