Сундук с серебром

Продар ждал сына. Заслышав шаги, он встал. Кто-то тщетно старался открыть дверь. Раздался троекратный стук, с каждым разом все более громкий и настойчивый. Перед домом, глядя на темные окна, за которыми лишь тускло мерцал огонек, стоял Петер.

— Францка! — позвал он.

Забравшись с головой под одеяло, Францка слышала разговор родителей и не отозвалась.

Продар видел, как сын пошел за дом. Он долго ждал и уже хотел снова лечь, как вдруг услышал за стеной шум. Раздался прыжок и удар в стену.

Продар распахнул настежь дверь. Сын вошел, удивляясь тому, что отец еще не лег.

— Как ты вошел в дом?

— Через заднюю дверь. В сенях было заперто.

В обращенной к скале стене наверху была дверь. С земли к ней приставлялась лестница, а со скалы перекидывался мостик. Через эту дверь в дом вносили сено, пока на чердаке не выгородили еще комнату о трех окнах. Снаружи под крышей висела длинная лестница, привязанная лозой к балкам и перекладинам.

Продар прибавил огня; тени на стенах стали отчетливее.

— Где был?

— Ходил в гости.

Сын почувствовал неловкость при этом признании.

— К кому?

Петер не таился; он отлично знал, что родителям известно, куда он ходит. И все же сказать об этом было трудно.

— К Кошанам.

— Тебе, конечно, пора жениться, — сказал отец. — Можешь жениться, когда хочешь. Только как следует выбери себе невесту. Выбери себе такую невесту, чтоб все было честь по чести, а не как попало.

Продар хотел выразиться покрепче, но не нашел нужных слов. Это придало Петеру храбрости.

— Жену я выбираю себе, а не вам! — отрезал он.

— Себе? — Продар вытянулся. — Да, себе! Коли тебе будет хорошо, то и нам понравится.

Петеру было не по себе.

— А чем Милка не хороша?

Ответ вертелся на языке, но Продар понимал, что сейчас лучше не говорить об этом. Сказать, что они с Милкой ненавидят друг друга? Или что она смеялась над ним, когда его арестовали? Или назвать самую важную причину, затрагивающую его честь, если не самые устои его семьи?

Продар мучился и терзался, не смея высказать того, что было у него на душе.

— Не знаете, так и не запрещайте.

— Кто сказал, что я не знаю? — вырвалось у отца. — Знаю, да только сейчас не скажу. Она не для тебя! Этого довольно!

Сын побелел как полотно, но не сдался.

— Нет, не довольно!

— Она гулящая! — выпалил отец и сел.

У Петера задрожали колени. Сомнения, которые он гнал от себя, встали перед ним с новой силой.

— Забудь туда дорогу, ежели хочешь найти вечером открытую дверь. Не женись на ней, ежели хочешь получить после меня дом!

Сын повернулся и вышел из горницы. Отец слышал, как он поднялся в каморку на чердак и в чем был бросился на солому.

11

В тот вечер Петер почувствовал себя зажатым в тиски. В семье господствовала воля отца. Воспротивиться ему — значило подрезать сук, на котором сидишь. И все же Милка так крепко запала ему в душу, что, отделаться от мыслей о ней было невозможно; каждая попытка выбросить ее из головы причиняла боль.

Многое беспокоило его. Слова отца подтверждали и усиливали его подозрения. Унтер, его сватовство… Просьба ходить к ним пореже… Минутная вспышка любви и новое охлаждение, в тайну которого он тщетно старался проникнуть…

Что знает отец? Что он может знать? Тысячу раз собирался он пойти к нему и спросить и тысячу раз не решался. Щадя скорее себя, чем отца.

Мучаясь и страдая, Петер все крепче присыхал к ней сердцем. Вопреки всем страхам, томившим его душу, мечты о девушке становились все более пылкими и были тем сильнее, чем больше кровоточила его рана.

Петер не ходил к Кошанам. И не только потому, что боялся отца. Гораздо больше удерживала его уязвленная гордость. Пусть грязь сотрется с ее образа!

Тишина и подавленность царили в доме Продара. Разговаривали по привычке приветливо, но прежней сердечности не было. Лишь со временем жизнь вошла в свою колею.

Петер немного успокоился. По ночам перед ним витал образ Милки. Однажды ноги его сами собой зашагали через кусты к дому Кошана. Едва он завидел Милкину фигуру, как любовь с прежней силой всколыхнулась в его груди.

Петер колол дрова под Мертвой скалой и рубил хворост. Складывая за колодой груду поленьев, он невольно бросил взгляд в долину. Намеки отца давно уже забылись, остался лишь страх перед ним. И он почувствовал угрызения совести оттого, что так давно не был у Кошанов.

Как-то после полудня из кустов вышла женщина; это была Милка. Подойдя к Петеру, она остановилась и посмотрела на него, как на уличенного в воровстве мальчишку. Петер точно окаменел, щеки загорелись румянцем.

— Почему не приходишь? — спросила Милка.

— А я у вас ничего не забыл.

Один вид ее вмиг рассеял все его сомнения. Он не верил собственным глазам, что видит Милку не во сне, а наяву.

Милка сидела на бревне и без умолку болтала. Петер несколько раз порывался сказать ей, почему избегает встреч, но что-то мешало ему.

«Предлагает себя», — подумал парень и тут же подавил эту мысль, целиком отдавшись чарам, которые излучали ее слова и тело.

— Придешь? — спросила она.

Петер ощутил сладость поражения; он испытывал бы блаженство, даже если бы она его била.

— Приду, — пообещал он.