Сундук мертвеца. Путь Базилио

На сей раз он обнаружил Пьеро в номере шефа. Странным образом он производил впечатление вменяемого. Он что-то негромко втолковывал Карабасу, а тот его внимательно слушал. И, судя по выражению лица, не только слушал, но и просматривал собеседнику голову.

– Даже если так, мы ничего сделать не можем, – заключил Карабас, когда Арлекин вошёл с пакетами. – Давай разбирай, сейчас я повариху позову, – сказал он Арле. – Только мясо сначала вытащи, я его кошеровать буду… Так, а это что? – он встревоженно принюхался.

– Свинина парная, – брякнул Арлекин. – И осетры.

Через пару минут он сидел на полу с куском сырого мяса во рту. Не подчиняющиеся ему челюсти медленно пережёвывали сырятину. Правая рука время от времени поднималась и давала своему владельцу по роже. Левая упорно лезла ему же в задницу.

– Шлимазл, – цедил сквозь зубы Карабас, пытаясь сократить мышцы левой руки жертвы ещё сильнее, – скобейда дефолтная, недоносок ебанический. Я сколько раз тебе говорил – никогда не бери свинину! Никогда! Сколько можно напоминать, что я еврей! Свинина – трефа, ло кошер, символ антисемитизма! Ты зачем её мне принёс, гусь лапчатый? Да ты ещё и перепончатый! – правая рука нанесла последний удар и бессильно повисла.

– Но шеф! – Арлекину было больно, обидно, и особенно обидно было то, что всё это происходило на глазах у Пьеро. – Осетрина же ещё есть?

– Знают все, что осетрина – это рыбная свинина! Гоям нравится она, а для нас запрещена! – выдал Карабас.

Арлекин только рот разинул: доселе он не замечал за своим шефом склонности к стихосложению. Видимо, общение с Пьериком дурно влияло на рассудок.

– Ладно, чего уж теперь-то, – сказал Карабас несколько более миролюбиво. – Руку из жопы вынь. Пойди в лавку и купи нормальной телятины. Козлятины можешь взять. Но не свинину и не конину! И вообще: принесёшь опять какой-нибудь не той херни – ноги в рот засуну.

Арлекин, униженный и раздосадованный, снова поплёлся в город. У Бон-Бон он решил больше не появляться, а сделал крюк и добрался до местного универмага. И уже на кассе обнаружил, что где-то посеял мешочек с деньгами – судя по всему, ещё в гостиничном дворе.

Проклиная всё на свете, он поплёлся обратно и потом минут двадцать ковырялся в грязи, надеясь найти золото. Он уже собрался идти к гостиничному эмпату, но тут его голову посетил Карабас и глумливо проинформировал, что мешочек, оказывается, уже нашёл Пьеро. Арлекин подумал о шефе очень скверно. Карабас это услышал и за невосторженный образ мыслей немедленнно покарал – послав Арле такую судорогу внутренностей и кишечника, что бедолага чуть было не издох в корчах.

После этого бар Раббас сменил гнев на милость. А именно – сообщил измученному педрилке, что в четвёртый раз ходить за продуктами ему всё-таки не придётся: раввин уже озадачил этим Напси. Так что Арле может забирать деньги и отправляться на все четыре стороны. Главное – чтобы его было не видно и не слышно.

Но Арлекину уже ничего не хотелось. Настроение упало ниже плинтуса. Жопная дырка, измученная и надорванная, просила покоя. Аппетит тоже куда-то пропал. Поэтому он отправился к себе в номер, собираясь выспаться.

Около номера он застал какую-то непристойную суету. Фиолетовая поняша в полосатых гольфиках притёрлась к двери крупом и бесстыдно нанизывалась на дверную ручку. Рядом две почтенные на вид старушки-поньки неистово лобызали друг другу срамные уста. Ещё одна поняша, розовая и хрупкая, прижавшись к стене, кончала без посторонней помощи. Тут и у самого Арле зачесалось в промежности.

Уже понимая, в чём дело, он, отогнав похотливую тёлку, приоткрыл дверь номера. И увидел именно то, чего и ждал: всё того же Пьеро с той же самой дежурной. Пьероша пёр, поняша пёрлась. Остальные тащились по генерируемому им эмополю.

Понимая, что этак сюда скоро сбежится весь этаж, Арле плюнул, выругался матерно и гневно – и отправился в гостиничный бар. Отсутствие наличных в этом случае роли не играло: у Карабаса и его команды была хорошая финансовая репутация.

Бар Раббас, за Арлекином присматривавший, осторожно достал своё сознание из чужого. Чувство было – как выдёргивать толстую нитку из узкого игольного ушка. Вслед за этим вспомнилась евангельская притча о верблюде и игольном ушке. Раввин привычно поморщился. Потянулся было к сигаре. Вспомнил, что сигара поняшья, с котовником и мелиссой. По ассоциации вспомнил про Базилио, опять поморщился и всё-таки закурил.

В дверях номера появился Напси.

– Шеф, – встревоженно сказал он, – коломбины наши хандрят. Плачут. Что-то с ними надо делать.