Сулла

«Узурпаторы», ничего не упустившие из действий Цинны, усиливали оборонительные сооружения Города. Они отремонтировали установки, уже получившие серьезные повреждения в период Союзнической войны (и которые теперь захватывали также Яникуль на правом берегу Тибра), и поместили осадные машины в месте, где Цинна, вероятно, со своими приверженцами предполагал провести штурм. Затем консулы попросили помощников у остающихся верными городов, вплоть до границ с Галлией. Наконец, они отдали приказ Гнею Помпею Страбону, находящемуся со своей армией в Пицении, прийти для усиления Рима.

Гней Помпей, облаченный в знаки проконсула, был человеком, по меньшей мере, двуличным, который несколькими месяцами ранее должен был оставить командование своими войсками коллеге Суллы в консулате Квинту Помпею Руфу. Вспоминают, что когда несчастный предстал перед войсками, он был убит во время мятежа, который со всем основанием не считали спонтанным, тем более, что Помпей Страбон находился там, чтобы тотчас же вновь принять командование, продлив таким образом нахождение на должности консула. В начале лета 87 года он подчинился приказам сената и разбил лагерь перед Коллинскими воротами. Армия Цинны следовала за ним, и он мог бы дать сражение, подавив раз и навсегда восстание. Но он предпочел повести более тонкую игру, из которой надеялся извлечь плоды, то есть второй консулат на 86 год: он выступил в роли арбитра ситуации и направил к Цинне представителей, как бы защитников сената и консулов. Но ситуация изменилась, когда Цинна, продолжая набирать войска, почувствовал себя достаточно сильным, чтобы победить Помпея Страбона: последний вынужден был дать себе отчет, что у него нет другого выбора, как сражаться.

Первое сражение гражданской войны произошло между группой повстанцев под командованием Сертория и войсками, впредь лояльными Помпею Страбону: мало известно о самих сражениях, разве что было примерно 600 убитых с каждой стороны. Известно, правда, от многих древних авторов, что гражданская война была отмечена одним «инцидентом», который для современников имел символическое значение: «На следующий день, когда среди груды трупов искали своих, чтобы предать земле, один солдат Помпея узнал тело своего брата, которого сам убил: во время боя в самом деле шлем мешал ему увидеть лицо, а жажда убивать сделала слепым. Однако ему не могли вменить в вину ошибку: понятно, что солдат не понял, что это был его брат, но нет сомнения, что он узнал согражданина. Вот почему победитель более несчастен, чем побежденный, когда он увидел свою жертву и убедился, следовательно, в братоубийстве, он произнес слова в осуждение гражданской войны и тут же проткнул себя мечом: он утопил в слезах и своей крови тело брата, накрыв его своим телом».

Этот рассказ, переданный нам учеником блаженного Августина Полем Орозом, автором труда «Семь исторических книг, чтобы поразить язычников», прекрасно показывает страх, который испытывали римляне перед гражданской войной: она является абсолютным злом, когда сопутствует ниспровержению подлинных ценностей. И даже, если не все авторы так понимают степень виновности несчастного солдата Помпея (Валерий Максим утверждает: «Виновный только в том, что не узнал, он мог жить без порицания»), все настаивают на драме, представляющей собой до некоторой степени предостережение от братоубийственных войн, которые должны были происходить в самом лоне Рима.

Тем временем Марий и другие изгнанные вернулись в Италию, тоже имея намерение с помощью оружия вернуть свои прошлые звания. Цинна сам отправил в Африку посланников, чтобы пригласить Мария включиться в борьбу. Последний набрал в Ливии некоторое количество мавританских конников, к которым присоединились италийские беженцы, и с этим маленьким войском, немногим меньше 1000 человек, он высадился в Теламоне, Этрурии, на побережье Тирренского моря. Цинна приказал доставить ему прутья и знаки консула, но Марий предпочел показаться во всех городах Этрурии, куда он заходил пешком, бедно одетым, с длинными волосами, — появление прославленного руководителя, покорителя кимвров и тевтонов, бывшего шесть раз консулом, производило глубокое впечатление на жителей, настолько тюрьма, цепи, побег, изгнание придали его званию какой-то священный ужас, и ему не составило никакого труда набрать желающих на целый легион. Нужно отметить, что он призывал рабов к свободе (по меньшей мере, 500 из них пришли присоединиться к нему) и повторил новым гражданам обещание предоставить им политическое право, вписав их в различные избирательные единства: все это в совокупности с личным авторитетом, который, казалось, возрастал в поражении, побуждало мелких земледельцев становиться под его знамена.