Сукин сын

Нина задумалась. Откуда у Натальи взялась рукопись? Она покосилась на сундук, откуда взяла в самолет два листа, но не встала, чтобы проверить остальное. Нина делала вид, что не знает про Сашины дела. И рукопись на месте или нет, тоже при нем не посмотреть. Но если она теперь у Натальи… Может, Александр сам ей отдал? Говорил же, когда пьянствовал, что она заходила. А зачем она ее предлагает? Да еще в обмен на Сашу. Какая-то цыганская сделка… Надо позвонить Михаилу, сказать, что рукопись у нее. Он, видно, это и имел в виду. Пусть сам разбирается, в конце концов, это его работа. Она набрала номер, но Шишкина на месте не было. Шел одиннадцатый час, на улице стемнело.

Зося сидела, скучно глядя в окно. Погода испортилась окончательно, каждый день дули ветра. Читатели прятались по домам, отпаиваясь горячим чаем: до отопительного сезона было далеко. Она включила обогреватель и принялась за ногти. В двери звякнул колокольчик, и появился Гена.

— Привет.

— Привет. — Зося глядела на него сумрачно и скучно. Он достал фляжку с псковским гербом.

— Замерзла? Хочешь глотнуть?

— Давай, — она сделала пару глотков и вернула фляжку. — Ну?

— В смысле что уезжаем завтра. Попрощаться зашел.

— Так прощай, — она отвернулась к окну.

— Так я пошел.

— Иди.

— Ну хорошо, — он осторожно переступал возле двери. — Извини, если я был не… корректен.

— Не за что… Обращайтесь.

— Может, сообразим на двоих?

— Да катись ты отсюда, козлик на веревочке…

— Сама коза…

Гена хмыкнул и вышел, дверь звякнула, означая прощание. Зося легла головой на руки и заплакала без причины. Закончился сезон, закроются пансионаты, наступит слякотная осень, потом длинная тихая зима, день за днем потекут однообразно, ты незаметно превратишься в даму с нелепыми буклями, выйдешь замуж за реставратора, а жизнь, как поезд, пронесется мимо. Зося с досады принялась за орехи, прикусила язык и снова заплакала от обиды… Пора окна мыть. Каждой весной и осенью моешь восемь огромных окон, но жизнь от этого не становится ни чище, ни светлей, не лучше. А все равно надо мыть. Она пошла взглянуть, где ведро и тряпки, нужно все приготовить, а завтра, с Богом, начнем. В двери снова брякнул колокольчик.

— А! Привет, как дела?

— Здравствуй.

Еще один чужой муж. Стаями слетаются, как мухи на сладкое. Женатого соблазнить легко. Вот попробуй соблазни холостого. Держатся за свою свободу, как за знамя.

— Как здоровье Тамары?

— Плохо. Шишкин отпустил в город, там ее сразу… совсем в больницу…

Зося в ответ проворчала, что следователь что-то совсем раздобрился и отпускает всех преступников подряд.

— Так никого не останется. Жалко.

— Меня?

— Конечно. И тебя жалко. А что?

Он отвернулся к окну, засунув руки в карманы брюк.

— И мне тебя жалко. Оставлять тут.

— Так, может… — у Зоси блеснули глаза. — Сообразим на двоих? На прощание?

— В другой раз.

— Другого раза не будет.

— Я еще вернусь, приеду. Может быть, Тамаре станет лучше…

— Желаю удачи.

— Я приехал сейчас из города… чтобы увидеть тебя.

— Вали давай отсюда! — тонко крикнула Зося. — Совсем дурак!

Снова брякнул прощальный звонок, а Зося принялась рыдать не на шутку. Уезжать хорошо. Вот оставаться… Кто вытерпит, когда все бросают. И всякий раз точно что-то увозят, забирают часть жизни. Что они забирают? Это что-то нематериальное. Время! Они забирают кусок времени. Она перестала рыдать. Может, они его сохранят? Типа «запомни меня молодой и красивой»? Но кого это утешит?

Снова звонок. Да что же это такое, Шишкин всех по-выпускал, что ли? Слез не хватит на эти прощания. Зося тревожно вытянула шею — это была Наташа.

— Наташа, — жалобно пропела Зоська и шмыгнула носом. — Шишкин совсем с ума сошел. Всех отпустил. Тебя тоже?

— Нет. Меня не отпускал. Меня пытался выгнать взашей. Но не получилось! — они засмеялись. Зосины слезы мгновенно высохли.

— Видела Гену, — сообщила Наташа. — Как новенький!

Хохот начался почти истерический.

— Как он пластично летает! Как ласточка, и нога сзади поднята.

Зося уже не могла стоять и, хохоча, упала на диван.

— Чудный был полет, чудный, ножками быстро-быстро перебирал, как балерина. Дубль фраппэ, дубль фраппэ, дубль фраппэ… — Зося вытирала глаза, полные слез.

— Нехорошо смеяться над убогими!

И снова прыснула. Наташа села в кресло и сообщила: «Я придумала одну штуку, почти гениальную. И так все просто, что даже смешно».

— Расскажи.

— Не могу. Боюсь сглазить. Но фокус в том, что ты включаешь память, как бы создаешь декорацию прошлого, и человек поступает так, как он уже поступал в прошлом.

Зося насторожилась, услышав о прошлом.

— Ты имеешь в виду темное прошлое?

— Да любое.

— Ты про Александра Сергеевича говоришь?

Зосе опять стало неприятно и жалко красавца. Вот же, вцепилась, как бультерьер, не оторвется, пока не прикончит.