Сухарева башня

Сразу же ему попалось дело об убийстве в Московской губернии какой-то местной роковухи, без фотографий, но с планом местности, где был обнаружен труп. Документы были заполнены на дичайшей смеси старой и новой орфографии, да еще с большим количеством ошибок, которые заметил даже Опалин, сам не слишком сильный в грамматике. Забыв, что ему надо было только кратко описать суть, он перелистывал страницы, некоторые места перечитывая по несколько раз, и увлекся настолько, что ему стало казаться, будто всех этих людей он видит воочию. Вот деревенская кумушка, которая клянется, что ничего не знает, а в следующую минуту вываливает ворох сплетен; вот мельник, само собой, кулак, который подмял под себя все мельницы в округе; вот покорный муж, который был под башмаком у убитой жены; вот местный раскольник, и местный юродивый, и местный пьяница, пропивший все, что только можно, и местный священник, давно махнувший на все рукой. Опалину довелось в детстве пожить в деревне, и кое-что он еще помнил – даже так: чувствовал всем своим нутром. Прежде чем дочитать до конца, он решил, что всему виной покорный муж – опыт научил Ивана, что многие, очень многие беды на этом свете происходят именно из-за слабых, малодушных людей. Но посланный в губернию агент открыл, что действовали жены деревенских – сговорились, собрались и забили жертву до смерти. Последняя бумажка в деле была заполнена другим почерком, и в ней сообщалось, что местным жителям рвение агента пришлось не по нутру: они подожгли избу, в которой он поселился, и он получил серьезные ожоги. Из бумаги этой также следовало, что агенту было всего 16 лет, и Опалин ощутил прилив сочувствия, – такой, что ему даже стало жарко. Он еще плохо умел отделять себя от обстоятельств, пусть даже они имели место несколько лет назад и никак его не коснулись, – и со вздохом принялся составлять опись, не переставая ломать голову над тем, что с этим агентом стало потом.

За полтора часа он занес в список всего два дела, после чего Антон Францевич вспомнил, что врачи советуют есть вовремя, и объявил перерыв на завтрак. Затем был еще один перерыв – на полдник, потом перерыв на обед, а потом – то ли на второй обед, то ли на ранний ужин. Отмечу заодно, что, несмотря на эти частые перерывы, Вежис был худощав, подвижен и с энтузиазмом разъяснял Опалину преимущество волейбола перед другими видами спорта. Впрочем, когда речь зашла о футболе, оказалось, что и эту игру он знает очень хорошо. Стоит также сказать, едва Иван заикнулся, что хотел бы сегодня навестить в больнице товарища, Вежис отпустил его к Селиванову, не задавая никаких вопросов.

Вернувшись в архив на следующее утро, Опалин поймал себя на мысли, что ему тут почти нравится и что с Антоном вполне можно иметь дело. Вдобавок Вежис сделал то, до чего Иван не додумался – принес из дома тряпочку, чтобы протирать от пыли бумаги, и хотя это кажется сущим пустяком, Опалину сразу же стало легче. Он снова принялся за просмотр бумаг. Убийство, убийство, убийство целой семьи, налет, кража бочки (потом выяснилось, что в ней был самогон), опять налет, а вот собственноручная записка Дзержинского тогдашнему главе уголовного розыска, которая почему-то завалилась между папками. Иван показал ее Вежису.

– Запиши отдельно, мы в музей ее определим, – сказал Антон Францевич.

Чихая, Опалин потащил из кучи новую пачку дел. Почти сплошь старая орфография: 18-й год, 19-й, когда многие еще не успели приноровиться к новым правилам. Кудрявятся упраздненные ять и фита, упрямо стоят i вместо и перед гласными и твердые знаки – в конце слов, после согласных. Банды, банды, банды. Убийства. Убит коммунист, ограблена почта, убито 7 человек, и дом сожжен дотла. Считают, что это дело рук Стрелка, который появился в округе. Приняты меры…

«Стоп, это какой еще Стрелок? Наш?»

В числе жертв – муж и жена Дементьевы, родители мужа и трое родственников семьи, прибывших из Петрограда. Родственники, вдова купца Благушина и двое ее сыновей, по слухам, привезли с собой какие-то ценности, спасаясь бегством. «Это их и погубило, – мрачно подумал Опалин. – Не то место они выбрали, чтобы пересидеть». Старший Дементьев – учитель в отставке, сын воевал, георгиевский кавалер, сначала находился в пехоте, позже летчик (в эпоху, когда парашютов еще не было, слово летчик звучало примерно так же, как и смертник). Да, мрачно подумал Опалин, на войне уцелел и домой вернулся, а убили бандиты. Почерк у того, кто заполнял бумаги, был ужасный, теперь Иван пролистывал их, почти не вчитываясь, и едва не напоролся на ржавую скрепку. Он сдавленно чертыхнулся и отдернул руку. Под скрепкой оказалась прикрепленная в качестве улики фотография, любительская, но очень четкая: двое сидят на садовой скамейке, у нее миловидное застенчивое личико и коса до пояса, у него – военная форма, георгиевский крестик, лихо заломленная фуражка. Счастливая пара, да и только; возле их ног свернулась большая собака. Но Опалин увидел фото – и остолбенел.

«Нет, этого не может быть…»