Вместе с толпой мы взнеслись на переходной мост и увидели город Карманов: красные крыши, башни монастыря и трубу, на которой написано было — «1959», чтоб в будущем люди не мучились, размышляя, в какую эпоху возведено это сооружение. Кроме башен и трубы, среди кармановских крыш больше ничего не возвышалось, скорее проваливалось, но что проваливалось, мы не успели разобрать, река пассажиров смыла нас с моста на привокзальную площадь.
Здесь река распалась на ручьи, которые закрутились у продуктовых палаток, но на другом конце площади ручьи снова слились в одно русло и ворвались в ворота, на которых было написано:
В воротах пассажиры обратились в покупателей, стиснули нас и потащили вперёд.
— Семечки! Семечки! Солнечны! Тыквенны!
Жарены!
Калёны!
Подсушены!
Как солдаты, в две шеренги стояли за воротами продавцы семечек. Прямо в нос покупателям совали они гранёные стаканы, между ног зажимали туго набитые мешки.
Семечками, клюквой, сушёными грибами и раками обрушился на нас Кармановский рынок и пошёл кидать от прилавка к прилавку. Как щепки, болтались мы в волнах покупателей. То прибивало нас к одному берегу, на котором были навалены кочны капусты, холмы брюквы, курганы моркови, то к другому, на котором понаставлено было деревянного товару: матрёшки с пунцовыми щеками, липовые ложки и половники, свистульки в форме птенца.
Кармановская толкучка нас ошарашила. Крендель безвольно крутился вокруг деревянных яиц. Да и то сказать: два рынка подряд кого хочешь вышибут из седла.
Впрочем, на Кармановском рынке пихались, толкались и отдавливали ноги куда сильней, чем на Птичьем. Но мы уж и не видели особой разницы. Весь мир превратился в огромный рынок, и мы не понимали, что мы сами такое — продавцы, покупатели или просто семечки.
— Семечки! Семечки!
— Жарены!
Калёны!
Подсушены!
Наконец мы попали в струю, которая принесла нас в самый угол рынка, под башню.
Здесь пели петухи, глядели из кошёлок гуси, мычали бычки. Прямо на земле лежали индюки, связанные, как пленные туземцы. Они раздражённо трясли сизыми бородами.
— Где индюки — тут и голуби, — оживился Крендель.
Но голубей нигде не было видно. Парень лет десяти принёс продать кошку. Кошка была пятнистая, будто корова.
— Почём? — спросил Крендель.
— Три рубля… а вправду купишь, за рубль отдам.
— Чего ты её продаёшь-то?
— Царапается, дьявол.
Кошка сидела за пазухой спокойно, прикрыв хитрые кармановские глаза, и при народе царапаться не решалась.
— Кожаного знаешь, который голубей стрижёт? — спросил Крендель.
— Голубей? На кой же их стричь?
— Да ты сам-то кармановский? Не слыхал, что у вас голубей обстригают?
— Не слыхал.
— С такими знаниями тебе кошку сроду не продать, — сказал Крендель, и мы стали проталкиваться к другой башне, у которой прямо на крыше росла берёза.
Здесь под монастырской стеной на клеёнках, на тряпках, просто на земле грудами лежали дверные ручки, скобы, подсвечники, шпингалеты, рубанки, напильники. Сидя на корточках, покупатели рылись в железном хламе, а продавцы стояли поодаль. Чуть не у каждого продавца на груди висело ржавое ожерелье, составленное из английских, амбарных, секретных, сарайных, бородатых и трёхбородых ключей. На ключи было много покупателей, их брали десятками.
Здесь же стоял человек, который продавал ошейники. На каждую его руку, от запястья до плеча, были нанизаны самые разные ошейники — мягкие кожаные, строгие железные, фигурные, составленные из латунных колец, на которые можно навешивать собачьи медали.
Для приманки покупателей он надел себе на шею лучший, мельхиоровый ошейник, на котором было выгравировано:
— А вот грабли! — сказал кто-то позади нас.
Я оглянулся и вздрогнул.
Перед нами стоял гражданин Никифоров, а вокруг него будто из-под земли вырастал лес граблей.
Гражданин Никифоров стукнул о землю граблями и сказал мне прямо в глаза:
— И дед, и отец мой были хлеборобами! Понял?
Понять это было невозможно.
Казалось невероятным: откуда взялся гражданин Никифоров на Кармановском рынке? Как, где, когда вчерашние грабли успели размножиться?!
Крендель поголубел от изумления.
В голове его, как змеи, зашевелились подозрительные мысли. Как же так, вчера бродил по нашему переулку, а сегодня вдруг в Карманове. Получается какая-то странная связь. В чём дело?
И гражданина Никифорова такая связь, как видно, изумила. Вчера ещё он видел нас в переулке, а сегодня вдруг — в Карманове.
Крендель и гражданин застыли, глядя друг другу в глаза.
Вдруг над головой моей пронёсся тревожный шквал, шевельнул волосы и обрушился на гражданина Никифорова. Этот шквал был не что иное, как мысли Кренделя.
«Что такое? Как же так? Вчера — в переулке, а сегодня — в Карманове!» — стремительно мыслил Крендель.
Шквал был отброшен встречным ураганом.
«Как же так! — думал Никифоров. — Вчера — в переулке, а сегодня — в Карманове!»
И тут над головой моей со свистом полетели самые разные мысли — мысли Кренделя и гражданина Никифорова. Они скрещивались, как шпаги.
«Вчера…» — думал Крендель.