Судья и историк. Размышления на полях процесса Софри

Рассмотрим случай Марино. В постановлении приговора судья Ломбарди настаивал, как уже говорилось, на глубоком отвращении Марино к совершенным преступлениям, на искренности его раскаяния, на его «этичности». Проза Ломбарди бессодержательна и выхолощена; стремление изобразить Марино своего рода Раскольниковым – смехотворно. Слова Марино, с помощью которых тот описывал угрызения совести, неряшливы, шаблонны, и это касается не только следствия, где речи Марино искажены фильтром бюрократического языка, но и самих прений. И тем не менее какое же значение могут иметь мои суждения о неподлинности его слов? Никакого. Психологические догадки, а равно и первые интуитивные впечатления, о которых отвратительным образом напоминал заместитель прокурора Помаричи в своей обвинительной речи, не несут в себе никакого доказательного смысла60. И совершенно иной вес имеют ошибки, противоречия, неправдоподобные подробности, которыми пестрит рассказ Марино.

В ходе прений, как уже было сказано, официальная версия раскаяния Марино оказалась разрушена. Прежде чем закрыть процесс, председатель суда подверг Марино последнему допросу, призвав его наконец высказаться самым искренним образом. Почему он умолчал о своих встречах с карабинерами? Что привело его к раскаянию? Речь снова заходит о визите Марино к священнику из Бокка-ди-Магра, о котором уже упоминалось в начале прений. Разговор возвращается к угрозам, которые Марино сначала приписал неизвестным товарищам по террористической деятельности, а затем объяснил недопониманием со стороны священника. И теперь, после долгих околичностей и отступлений, на свет появляется третья версия. Вот она.

Марино периодически ездил в Турин, где живут его мать и сестры. В первые месяцы 1987 г. в одном из баров, где собирались его бывшие товарищи, он встретил Ренцо Марауду. Марауда предложил ему участвовать в ограблении туринского отделения РАИ61, где он работал курьером (Dibattim., с. 2159). На следствии Марино уже подробно описал эту затею и ее неудачное окончание. Предполагалось, что грабителям удастся захватить порядка восьмисот миллионов лир. Доля Марино должна была составить сто миллионов. Он принял предложение Марауды в том числе и потому, что «в то время нуждался, находясь в затрудненном денежном положении» (Istrutt., с. 29–31). На прениях он объяснял, что купил у одного лоточника старый фургон за пять миллионов лир, которые выплачивал в рассрочку. Летом 1987 г. он продавал блины, но к августу дорожная полиция начала штрафовать его за то, что он оставлял фургон под парковочным знаком «стоянка запрещена». Он продавал блины и следующей зимой; несколько раз он ездил на фургоне по близлежащим городам, где проходили ярмарки. Марауда один или, возможно, два раза (весной 1988 г., он не помнил точно, когда именно) приезжал в Бокка-ди-Магра, дабы предложить ему повторить неудавшееся ограбление РАИ. Марино не дал окончательного отрицательного ответа, однако ощущение страха после прошлогодней попытки еще не прошло, у него уже были дети, он чувствовал себя слишком старым для таких дел. Однажды к нему пришел человек из дорожной полиции и сказал, что Марино больше не может оставаться в городе со своим фургоном: «Если ты продолжишь здесь находиться, то мы должны будем доложить мировому судье». В общем, ему мешали работать. В то же время хозяин дома решил поднять арендную плату за жилье во время туристического сезона и взять с Марино за два месяца как с отдыхающего (в сумме два миллиона шестьсот тысяч лир). Он угрожал выселить Марино, если тот не будет платить; он также послал к нему адвоката.

Я сказал ему, – говорил Марино, – что не намерен платить и что таких денег у меня в любом случае нет, поэтому не… чтобы он делал все, что хочет, в общем. Вот, эти две вещи произошли почти одновременно, в общем, в те самые дни, в общем. Именно это я и собирался рассказать раньше, когда говорил, что мне трудно рассказывать о том, что потом происходило у меня в голове, о том, почему я принял такое решение. Я помню, что тем утром, скажем так, я не знал, что делать, в том смысле, что… поэтому ничего… Я сел в машину и ездил все утро… я не знал, к кому обратиться, и в какой-то момент я оказался перед казармой карабинеров, зашел внутрь и, вот, с того времени я начал… (Dibattim., с. 2164–2165).