Судьбы крутые повороты

— Ну ты вымахал!.. Я тебя сразу даже не узнал. А теперь до вечера. Мы к вам.

В урок физкультуры мы, мальчишки, по пыльной площадке гоняли туго набитую тряпками футбольную покрышку. За камерами ездили в город, но вернулись ни с чем. А футбольные страсти в сентябре разгорались как никогда. Ребятня, кроме двух вратарей, осатанело носилась по полю, устраивая каждый раз свалку из-за мяча. Кое-кто уже успел свихнуть на ноге большой палец от сильного удара. Федька Масленников с разбитым до крови носом покинул поле боя на первых минутах игры. Шмыгая носом, он на ходу оглядывался и кому-то грозил кулаком.

Учитель физкультуры, который сам играл центральным нападающим за сборную района, в морской тельняшке со свистком во рту носился по полю и, когда его команды не доходили до слуха азартных игроков, с силой врезался в кучу-малу и разбрасывал футболистов в разные стороны.

Всегда равнодушный к футболу, я играл осторожно, боясь, что кто-нибудь наступит мне на правую ногу, еще не совсем зажившую после того, как две недели назад я наступил на гвоздь и чуть ли не насквозь проколол ступню.

В прошлом году наша районная сборная играла со сборной Барабинска, — болельщики, особенно старики и старухи, выползшие на выгон поглазеть, чей же район победит, диву дивились: откуда их молокососы-внуки знают такие заковыристые слова, как «голкипер», «хавбек» или «корнер», которые они оглашенно выкрикивали, наблюдая за игрой взрослых.

Уборщица со звонком в руках вышла на улицу и, тряся им изо всех сил, направилась на футбольное поле. Матч закончился.

Два остальных урока — «арифметику» и «родную речь» — я сидел как на иголках. Задачки не шли на ум. Не выходил из головы отец и история с посещением вагона-ресторана. Как же так! Не пустили отца в буфет, назвав грязным лаптем! А больше всего сверлила голову мысль: какая из четырех кормачевских лошадей достанется мне, когда вечером поедем к озеру их поить. По крови, от деда и отца, я был завзятым лошадником. Никогда и нигде не испытывал такой трепетной радости и душевного восторга, когда, пустив лошадь галопом, скакал на резвом молодом жеребце. Прильнешь к гриве коня и, крепко держа в руках поводья, без седла, слившись с лошадью в единое целое, мчишься навстречу ветру, замирая от восторга. Испытываешь ощущение быстрого скольжения ладони по крутым встречным волнам: то вниз, то вверх, то вниз, то вверх… Бросишь взгляд вниз, под ноги коня — голова кружится от быстрого мелькания травы, придорожных кочек, мелких лужиц… А посмотришь вдаль — все сразу встает на свои места, и в душе серебряным колокольчиком звенит нахлынувшая радость.

Урок литературы я насилу досидел. Что там «Савраска, запряженный в сани, стоял понуро у ворот…», когда меня ждал высокий тонконогий гнедой жеребец, впряженный в бричку, на которой сидел Данила. Тот самый, о котором Данила рассказывал прошлым летом, когда разговор зашел о породистых лошадях их колхоза. Тогда он прямо сказал отцу: в стаде молодняка есть один гнедой стригунок, которого они осенью собираются объездить. «Не конь будет, а молния», — заметил тогда Данила.

После звонка я зашел в класс к Мишке, чтобы уговорить его удрать с последнего урока. Но меня ждало полное разочарование. Шурка Вышутин, дежурный по классу, шепнул по секрету, что брат удрал домой после второго урока, сказав учительнице, что «мается животом».

«Все… Перехитрил. Удрал и даже мне не сказал. Я бы так никогда не сделал, — ругал я на чем свет стоит Мишку и короткими перебежками, напрямик, через огороды, на которых лишь кое-где белели кочаны капусты, летел домой. — Конечно, гнедого ты уже кормишь овсом, да еще утащил для него не один ломоть хлеба… Знаю тебя, всегда так делаешь, приманивая лошадь. Наверное, уже кликнул Трубичка и Пашку. Лучших коней разобрали, а мне оставили рыжую пузатую кобылу. Нет, так не пойдет, не по-братски… Будет и на моей улице праздник. Я тебе при случае еще не такую свинью подложу. Знаю теперь, где ты прячешь свои бабки. Будут сегодня ночью плакать твои бабочки. А свои перепрячу. Да так, что никогда не найдешь».

По мере того как я приближался к дому, обида и злость распаляли мою душу все сильнее. А тут, как на грех, у соколовского проулка мне повстречалась стайка ребятишек, которые, окружив рыбака Фокея, что-то возбужденно выкрикивали. Я не хотел останавливаться, в моем воображении все больше и больше места занимал гнедой тонконогий жеребец со звездочкой на лбу. Но Пашка Шамин, который на мое счастье не убежал к Мишке, позвал меня.

— Ванька, хошь посмотреть лебединое яйцо? Фокей в камышах за Черненьким озером нашел. Два яйца, одно оставил, а другое взял.

Лебединых яиц я еще никогда не видел. А посмотреть хотелось. Раз ребятишки подняли такой гвалт — значит, интересно, наверное, очень большое. Я подошел к ним.

— Где яйцо-то? — спросил я, глядя в давно небритое лицо Фокея. На рыбаке была брезентовая куртка и высокие резиновые сапоги с отворотами. От него попахивало водочным перегаром. Этот запах я всегда ощущал, когда у нас бывали гости.