Судьба открытия

Новые зерна еще не были как следует изучены. И крахмал в их присутствии образовывался еще плохо, не так быстро, как с прежними зернами. Но зато сахар получался хорошо. Лисицыну казалось, что маленькая модель, которую он построит, модель из этого, вот тут в ящиках сложенного стекла, если наполнять ее зернами нового состава, даст в сутки не пять, как выходило по расчету, пудов сахара, а больше: пудов шесть-семь. Процесс пойдет быстрее. Во всяком случае, думал он, над новыми зернами надо еще поработать; пусть из-за них даже постройка модели задержится на месяц-другой. Это, конечно, не бессмысленная трата времени.

…Галущенко толковал с Кержаковым про катастрофы в шахтах.

— Як начнет, — говорил, — то начнет. Як нема, то нема.

Так в ту зиму и было. Кончилась полоса частых тревог, и перед весной на спасательной станции наступило затишье.

Растаял снег. Кержаков с другими спасателями подолгу сидел на крыльце; лужи во дворе иногда еще морщились от холодного ветра, но чаще солнце сверкало в них рябью золотых зайчиков.

Наконец Терентьев смог дать своему помощнику трехдневный отпуск — Владимир Михайлович давно просил об этом, однако всё задерживали несчастные случаи в шахтах. Теперь Лисицын запер свои комнаты на ключ, поехал в Харьков за письмами «до востребования».

Поездка оказалась неудачной; строго говоря, она не состоялась. Он доехал только до железной дороги. В тот день — по слухам, недалеко от Ростова — произошло крушение поезда. Отправив экипаж с кучером домой, Лисицын упрямо сидел на перроне до позднего вечера. Потом из двери вокзала выглянул телеграфист и крикнул пассажирам, что поезд будет только через сутки. Не ждать же здесь, на самом деле, сутки! Лисицын хлопнул себя кулаком по колену, поднялся со скамейки и пошел пешком обратно в рудничный поселок. Было темно; в степи — вязкая грязь. Он пожалел, что выбрал такую дорогу: по шпалам, наверно, итти невпример лучше. Однако с пути не свернул. И домой вернулся глубокой ночью.

Щелкнув ключом в замке, вошел в свою первую комнату. Посмотрел на свои ноги — калош нет: остались где-нибудь в степи, засосало, наверно, грязью. Взял палочку и начал счищать налипшую комьями глину с ботинок.

В это время за закрытой дверью другой комнаты что-то негромко стукнуло — Лисицын вздрогнул, поднял голову, — второй раз стукнуло, третий. Он бросил палочку, выпрямился, хотел быстро пойти, взглянуть, что стучит. Успел сделать только шаг. В лаборатории раздался оглушительный грохот. Звенело разбитое стекло, что-то ломалось, скрипело, падало.

С похолодевшим сердцем Лисицын ринулся, толкнул дверь.

Там был включен электрический свет.

В окне у лабораторного стола промелькнула — сорвалась с подоконника и мгновенно исчезла — человеческая фигура. Лишь на секунду были видны опущенные плечи, сутулая спина прыгающего во двор человека. Во что тот был одет, Лисицын потом не мог вспомнить.

Оконные переплеты — в окне две рамы — оказались грубо взломанными, стекла — вдребезги разбитыми. По стеклянному фильтру, который стоял перед окном, расходились лучевые трещины, следы какого-то шального удара. Несколько пробирок, бюксы с активными зернами на столе растоптаны, очевидно, ногами. На полу лежит сломанный дубовый стул.

«Тетради!» подумал Лисицын и схватился за выдвижной ящик стола.

Тетради, где записаны рецепты, опыты, где описание процесса синтеза и расчеты промышленных установок, по-прежнему лежали на своем месте.

Из разбитого окна веяло холодом.

Лисицын подошел к стене, у которой стоял другой, уцелевший стул, сел на него и беспомощно свесил руки. Сидел так, не двигаясь, до утра.

Макар Осипович перед утром прокрался по коридору и вернулся в свою аптечку. Он был собой доволен. Думал «Согласно книгам». И вспоминал, что Ник Картер, любимый его герой, тоже без всякого труда открывал и закрывал замки и что когда Ника Картера застигли при секретной работе в чужом доме, он — где это, в «Ущелье ужасов», пожалуй? — он так же таинственнейшим способом скрылся: вот так же выбил стулом окно, выскочил, и преследователь остался в дураках.

«Невзирая, — думал Макар Осипович. — Хе!»

А тетради, решил он, если не нашел сейчас, то можно разыскать в другой раз. От его проницательности не уйдут никакие тетради: что он, что Ник Картер — все равно! «В полном, безукоризненном успехе!»

Закрыв за собой дверь на крючок, фельдшер с торжеством осклабился, погрозил кому-то пальцем.

Дежурные спасатели ночью слышали грохот в комнатах Пояркова.

— Пьяный пришел, видать? — спросил кто-то из них.

— Не, — ответил Кержаков. — Уронил чего. Тверезый шел. Он не пьет.

Терентьев на следующий день только разводил руками. Иван Степанович впервые, кстати, перешагнул через порог лаборатории Лисицына.

— Случай-то какой! — говорил. — Батенька! — И разглядывал разбитое окно. — Что прикажете делать? Ума не приложу!

Впервые ему пришла мысль: «А вдруг — полиция? Беды не оберешься. Очень будет неприятно».