Судьба открытия

— А мы вас, Владимир Михайлович, — вдруг сказала Варвара, — поджидали недели три тому назад либо четыре. Услышали…

Капитолина Андреевна быстро шагнула к племяннику и зашептала, перебив Варвару:

— Приходил этот… ужас, представь, голубчик: из жандармского… Горе мое, да как стращал!.. Да ты сядь, голубчик, сядь… Ты что, не ужинал?.. Вовочка, родной! — Она обняла племянника и всхлипнула, прижалась лицом к его поддевке. — Покушай, батюшка, мы тебя сейчас накормим.

Лисицын отодвинулся, поглядел на старух.

— Приходил? — спросил он. И поднял руку, чтобы потрогать бороду. Отдернул: бороды нет.

— Приходил, голубчик, да стращал. Велел так: ты приедешь — послать по секрету в полицию. Да мы что, да разве мы бога не боимся? Не беспокойся, пожалуйста… Фу, — Капитолина Андреевна ощупала поддевку, — какая гадость! Другого-то, поди, нет? Ой, батюшка Вовочка… — она сокрушенно закачала головой, — говорила я… говорила… Не ведут, видишь, игрушки-то к добру! Нет, не ведут! Обидно — из-за баловства. Понимаю — за правду бы сражался… Было бы ради чего… А то как же тебя угораздило? Господи, как за тебя ответ держать!..

Шаркая туфлями, старухи ушли. Из других комнат донеслось: постукивают ножи, вилки, скрипят крышки открываемых шкафов и сундуков.

Те же самые фикусы, посмотрел вокруг себя Лисицын, только разрослись еще пышнее. Та же мебель в чехлах, на стене — «Полтавская битва» в позолоченной раме. А оставаться тут, подумал он, нельзя.

«Выследили, проклятые! Откуда? С каторги, пожалуй, дали знать. Сети расставили, потирают ладони…»

Тетя Капочка чихнула в соседней комнате. И тотчас принесла, положила на ломберный стол ворох старинных мундиров, сюртуков, шинелей — гардероб покойного Евгения. Все это было густо пересыпано табаком и нафталином.

— Он ростом был с тебя, — сказала она и опять чихнула. — Примерь!

Лисицын вспомнил, что она раньше не позволяла никому даже дотрагиваться до этих вещей, только показывала их издали.

«Старушка моя, — думал он, перебирая слежавшиеся тряпки, — ведь это для меня цирковой наряд. Нарочно, чтобы привлекать к себе внимание».

Он выбрал простую черную тужурку, несколько пар пожелтевшего белья да еще — тетка очень просила, не хотелось ее обидеть — меховое зимнее пальто.

— Вот с этим я поеду, — сказал он. — Это пригодится.

— Вовочка, живи у нас. Мы никому не скажем.

— Что вы, что вы! Мне в Петербурге никак. Ведь приходил уже к вам…

— Боже, ах, несчастье… Голубчик, Вовочка… да как же?

Лисицын ужинал. Старухи сидели в столовой: тетка — рядом, Варвара — в сторонке на стуле.

Он взглянул на часы — знакомые такие круглые стенные часы: половина второго. Подумал: часа через два начнется рассвет. Сказал:

— Ну, через два часа я в путь. А то поймают здесь. Хуже будет, если задержусь.

Старухи, обе враз, всхлипнули.

— Куда ты, ночью-то… — заплакала тетка.

— На вокзал, — вздохнул Лисицын. — Сяду на поезд — да куда глаза глядят. Там будет видно. Там соображу. Да не тревожьтесь, обойдется, ничего.

Потом Капитолина Андреевна принесла из спальни шкатулку.

— Возьми, Вовочка, — сказала она племяннику. — У меня еще есть.

Племянник посмотрел: в шкатулке деньги.

— Спасибо, — ответил, — это много. Ну, половину возьму. Спасибо.

Когда, уже с чемоданом в руке, он спускался с крыльца, старухи стояли на пороге, заливались слезами. Тетя Капочка помахивала ему вдогонку кружевным платком.

Рассветало. Он шел, нес чемодан и думал: милые, родные, придется ли их увидеть снова? Как раньше у них редко бывал! Все в лаборатории. Лаборатория, да, лаборатория…

Ему неудержимо захотелось сделать крюк по городу, притти на ту самую улицу, где столько прожито, взглянуть на дом — сгорел совсем или нет? — дом, где за окнами третьего этажа, за плотными шторами, когда-то сияли свечи Яблочкова среди зеленых прозрачных фильтров.

…Мост с решетчатыми перилами. Нет, мост не разведен, можно пройти. Не взять ли извозчика? Нет, почему-то подумал, пешком надо. И свернул за угол по знакомой дороге.

Городовой у перекрестка ощупал взглядом раннего прохожего, зевнул и отвернулся.

«Не тот ли это самый городовой?»

У Лисицына щемило сердце. Еще квартала два… Как узнать, думал он, что с Егором Егорычем теперь? Вот булочная, кухмистерская. Всё по-прежнему. А вот… Он перебежал на другую сторону улицы, увидел издали: да другой же, совсем другой фасад! Стало неприятно. Поставил чемодан на тротуар. Отстроили, значит, после пожара. Отстроили, значит, вот как. Страховую премию, наверно, Бердников получил.

Громыхая колесами, проехала телега: везли овощи в зеленную лавку. Жители Петербурга еще спали, спали даже дворники. Лисицын стоял на мостовой, скрестив на груди руки.

Прислушиваясь к затихающему стуку колес, он теперь разглядывал дом. Ему вспомнились годы труда, несбывшиеся надежды; вспомнился первый опыт вот здесь, на окне… от угла девятое окно. Десятое — тут был кабинет. Сейчас — кисейные занавески. Сколько тревог, забот… Половина жизни…