Судьба открытия

— Не мне — народу трудовому, — строго ответил Осадчий. — Вот приедете — сразу Глебова ищите. А паспорт в Питере показывать нельзя: для дороги годится да разве в захолустье где-нибудь. Какой сумели, не обессудьте. Вот.

Поезд подошел к Петербургу, остановился у Николаевского вокзала, суетились носильщики в белых фартуках. Пассажиры с чемоданами, с баулами, торопясь и толкая друг друга, шли толпой по перрону.

Лисицын вышел из вагона третьего класса.

С бьющимся сердцем оглядел площадь перед вокзалом. Прямо — Невский, налево — Лиговка…

«Господи, да сколько лет… и все такое же! — подумал он. — Петербург!»

Моросил дождь, и тротуары были мокрые. Посреди площади, тоже мокрой, — памятник Александру III: на красной гранитной глыбе — медный конь, понуро опустивший голову; на коне — угрюмый грузный император. Шапка на императоре — низкая и круглая, как носят городовые.

Извозчики наперебой кричали, зазывая седоков.

В руках у Лисицына была большая дорожная корзина. Осадчий запретил ехать без вещей, сказал: это покажется подозрительным. В корзине — ненужный хлам. Куда сейчас девать ее?

— Милый, — попросил Лисицын какого-то зеваку, — побереги, пожалуйста, вещи — вот через минутку вернусь.

И кинулся через площадь налегке. Остановился: перед ним прежняя, величественная перспектива Невского проспекта.

Много часов он бродил по улицам без цели. Шел, смотрел по сторонам. Заглядевшись, спотыкался, сталкивался с прохожими. А в сумерках, думая о Глебове, поднялся на четвертый этаж в сером доме по Каменноостровскому проспекту. Увидел номер квартиры, осторожно притронулся к кнопке звонка.

— Вам кого? — спросила, распахнув дверь, круглолицая молодая женщина.

— Привет… Кирюхе привез, — ответил Лисицын, как научил его Осадчий, — от дяди Федора.

Женщина почему-то испугалась.

— Уходите, уходите! — беззвучным, чуть заметным движением губ зашептала она. — Провалилась квартира давно, уходите…

— To-есть, как это — «уходите»? Мне Глебов нужен. Понимаете?

Женщина с шумом захлопнула дверь. Гулко щелкнул замок.

Лисицын снова принялся звонить. На этот раз вышел лысый, с венчиком седых волос мужчина, сердито взглянул и сказал:

— Вы что — пьяный? Ну, марш отсюда! А то полицию позову.

Что же теперь осталось делать?

«Попробую, — подумал Лисицын, — пойду в трактир Мавриканова».

На Восьмой линии, на Васильевском острове, действительно оказался такой трактир. Переступив через порог, Лисицын увидел два зала: один — прямо, другой — направо. Пошел прямо.

— Сюда, уважаемый! — крикнул ему швейцар. Показал, игриво перебирая пальцами, направо.

— Почему сюда?

— Нельзя тебе туда. Там публика почище.

— А где же буфет?

— И там есть, и тут есть. Давай, уважаемый, проходи!

Швейцар хлопнул его по спине, подтолкнул направо в зал.

Лисицын взглянул на свою мятую, потертую поддевку и усмехнулся. Вспомнил из басни: «Орлам случается и ниже кур спускаться…»

Двое слепых, на скрипке и на гармошке, играли вальс «Дунайские волны».

За буфетной стойкой стоял разбитной долговязый парень. Рюмки, графины, тарелки мелькали в его руках, как шары в руках жонглера. Рот у парня был большой, подвижный; волосы — кудрявые.

— Послушай, молодец, — сказал ему Лисицын, — Кирюха у вас не бывает?

— Кто? — переспросил буфетчик и медленно поставил стопку тарелок.

— Кирюха, говорю.

— А ну-ка, — буфетчик поманил рукой, — зайдем в коридор.

Лисицын зашел за стойку. Тут же, за портьерой, начались полутемные закоулки — дорога, по-видимому, к кухне.

Буфетчик неожиданно цепко схватил его за локти и закричал:

— Митрий Пантелеич, еще один попался! Митрий Пантелеич! Помогай!

Тяжелым ударом Лисицын свалил буфетчика с ног, тремя прыжками промчался через зал, отбросил ставшего на пути швейцара, выбежал на мостовую. Бежал до тех пор, пока почувствовал — нечем дышать. Оглянулся — сзади пустая, тускло освещенная улица. Ни одного прохожего.

Прислонился к столбу. Сердце бухало в груди, стучало в висках. Вдруг понял, узнал улицу, сообразил: еще один квартал вперед — там живет тетя Капочка.

Старухи уже спали, когда в передней раздался звонок.

Лисицын долго ждал, снова дергал ручку звонка, потом услышал голос Варвары и несколько раз называл себя. Варвара не сразу открыла дверь, переспрашивала; все не верила, не узнавала голос.

Наконец он вошел в гостиную.

— Вовочка! — простонала тетка, высунувшись из соседней комнаты.

Она была в ночном чепце и фланелевом капоте. От испуга, от волнения не могла сделать ни шага, только протягивала трясущиеся руки. Казалась маленькой совсем и дряхлой.

Варвара стояла у стены, плакала и приговаривала:

— Ax-те… Слава тебе… Барыня… Владимир Михайлович…

— Ну, — сказал Лисицын, стараясь говорить веселее, — вот я и приехал. Здравствуйте!

Обе старухи теперь заплакали навзрыд. Варвара посмотрела на Капитолину Андреевну и, плача, подошла к столику, звякнула графином, налила, подала барыне стакан воды.

— Какой ты, Вовочка… какой стал! Боже мой! — вытирая слезы, говорила тетка. — Доигрался до тюрьмы! Подумать! Чего ради, спрашивается? Чего?