Судьба открытия

«Чертовщина какая! Он? Конечно, он! У того — борода черная, у этого — усы светлые. Мерещится, что ли? Честное слово, Микульский!»

Всю ночь Лисицыну не спалось. В квартире чудились тревожные шорохи, в кухне храпел Егор Егорыч, ворочалась и вздыхала в своем углу Нонна. Мысли о Микульском, странные, пугающие, не выходили из головы. Кажется, Лисицын не спал, а вот приснилось: будто у Микульского — сын, краснощекий мальчик, и будто Микульский, рассвирепев, отсек этому мальчику уши длинным отточенным ножом. Отрубил, размахивал ножом и смеялся. И был в кадетской рубашке с погонами, а поверх — черная мантия средневекового доктора наук. Только лицо — как в тумане: не то с бородой чернее смолы, не то с закрученными кверху русыми усиками.

«Чертовщина какая!» думал Лисицын, глядел в темноту, перекладывал подушку — как ни переложишь, все было неудобно.

«А брошюру, это правильно, писать нельзя».

Наконец он встал с постели, зажег свет. Сел у письменного стола в кабинете.

На полу лежала связка книг — вчера прислали из книжного магазина. Книги были завернуты в бумагу, в листы разорванных журналов или прошлогодних календарей. Один из листов сверху был с чьим-то портретом. Уцелела нижняя половина лица, аккуратно подстриженная, расходящаяся надвое бородка, шитье на воротнике мундира.

Нагнувшись, Лисицын посмотрел на обрывок портрета. Прочел на том же листе:

«Его императорское высочество великий князь Константин Константинович родился 10 августа 1858 года. Второй сын Е. И. В. в. к. Константина Николаевича. С 1889 года бессменно президент Академии наук, с 1900 года — главный начальник военно-учебных заведений».

«Да-а», подумал Лисицын. Когда был еще кадетом, он видел эту, точно разделенную ветром, только она казалась чуть поменьше, каштановую бородку. Константин Константинович приезжал как-то в корпус. Прекратили уроки, всех переодели в парадные мундиры, выстроили в зале. Даже генерал-лейтенант Суховейко суетился.

«Это вскоре после того, как Микульского исключили…»

Вдруг из лаборатории послышался тихий звон стекла.

«Кто там?»

С бьющимся сердцем, еле сдерживая шумное дыхание, Лисицын на цыпочках подкрался к двери. Рывком распахнул ее, пробежал по одной комнате, по другой.

Никого в лаборатории не было.

Оказывается — фу ты, напугала как! — сама собой лопнула стеклянная трубка, что на шнурах подвешена к потолку, питает приборы углекислым газом.

«А Микульский ходит… ходит тут по лестнице. Откуда он взялся? Что ему надо?»

Подобрав упавший осколок, Лисицын снова обошел лабораторию, опять заглядывал во все углы, раскрывал дверцы шкафов. Облокотился о столик, где микроскоп, и долго стоял неподвижно. Думал, что действовать, бороться нужно сейчас, — иначе поздно будет, размышлял о Микульском, о Константине Константиновиче. Вспомнил — великий князь, говорят, пишет стихи, печатает их, подписывает: «К. Р.».

Из-за шторы, закрывавшей окно, по стене красной полосой протянулся первый утренний луч солнца.

Лисицын выключил лампу, поднял штору, вздохнул — легко стало на душе.

Ну, пусть, думал он, стихи сочиняет. Людям простительны слабости.

«А все-таки Константин Константинович — президент Академии наук. Плывет просвещенным человеком, хоть и великий князь. Не может он не увлечься перспективами синтеза. Понравится идея, захочет — возьмет под защиту. Вот и отличный выход из положения!»

Егор Егорыч давно не видел своего барина таким веселым, как в то утро. Барин играл с Нонной. Собака лаяла, прыгала, размахивала хвостом. Лисицын бросал ей куски колбасы, бегал с ней по комнатам.

— Доброе утро, Егор Егорыч! Разбудили мы тебя?

После завтрака он велел почистить черный фрак и позвать парикмахера.

День стоял на редкость хороший. В небе — ни облачка: солнце, голубая светящаяся глубина. Ветер доносил аромат сосновой хвои.

В безукоризненном праздничном костюме — шею сжимал стоячий крахмальный воротничок, — с бородой, подстриженной строгими линиями, по форме и цвету напоминающей кирпич, Лисицын приехал в Павловск.

Вместе с ним из вагона вышли попутчики — люди, похожие на мелких коммерсантов. Следом за ним они прошли через нарядное здание вокзала. Негромко разговаривая, чуть поодаль шли по той же дороге, по тем же самым аллеям, к дворцу.

Перед дворцом навстречу выбежали жандармы:

— Куда, господин? Куда? Не разрешается.

— Мне, — сказал Лисицын, — к великому князю. По важному делу.

— Нельзя к великому князю.

— Да говорю, у меня дело есть. Государственной важности,

— В письменном виде подайте. Лично нельзя. Проходите, проходите, не останавливайтесь!

Пришлось вернуться на вокзал. И попутчики вернулись — значит, их тоже жандармы не пропустили.

На вокзале он увидел: продают книги. На зеленой коленкоровой обложке сверкала тисненная золотом надпись: «Стихотворения К. Р.». И Лисицын подошел, купил книгу, решил — надо прочесть.