Судьба открытия

«Какой там греческий философ — на дворника Никифора похож! Подумаешь, что расставил: опыты, идею!»

Молча поднявшись с кресла, ничего не сказав клиенту, он вышел в соседнюю комнату. Вернулся с раскрытой книгой в руке.

— Вот, — он передал книгу Лисицыну, ткнул пальцем в страницу, — прочитайте. В этом пункте сходится законодательство всех стран. «Патенты…» — читайте тут — «…выдаются на изобретения, допускающие промышленное использование». Так! А вот в другом месте: «Идея сама по себе или научные опыты, — Воздвиженский застучал ногтем по странице, — не-па-тен-то-спо-собны!» Вы поняли? Так что же вы имеете реально? Чем вы располагаете?

Лисицын отдал книгу Аполлону Захаровичу и встал.

— Я, — сказал он, — реально получаю искусственный крахмал и сахар.

— А много, позвольте спросить? Крахмала, например?

— Пока — золотников десять в день. В лаборатории пока, при опытах.

— Только-то? — Воздвиженский обидно рассмеялся. — Вы простите меня, — он кивнул на часы, — меня ждут. Спешу.

— Но скоро, — Лисицын повысил голос, — буду получать сотни тысяч пудов.

— Сотни тысяч?

— Да.

Перед Аполлоном Захаровичем опять промелькнули отблески солнца в море, кипарисы, глицинии. «И по векселям. Кто его знает, вдруг не врет? Ох, господи!»

— А позвольте спросить: когда ваши опыты дадут возможность, что ли, построить промышленный процесс? И будет ли он в самом деле рентабельным?

— Вот кончу работу. Через полгода, в крайнем случае через год.

— А выгодность, рентабельность процесса?

«Вдруг верно — не перпетуум мобиле окажется?»

— Продукты будут, думаю, вначале… ну, раза в два дешевле нынешних цен.

«В тридцатилетней практике… Нет, знаем этих изобретателей!»

— Дорогой мой! Вы присядьте. — Лисицын почувствовал прикосновение мягкой руки присяжного поверенного, который подталкивал его к креслу. — Вы поняли меня, надеюсь: мне величайшее удовольствие доставит служить вам. Но что я могу сделать теперь? Вот даже законы вам показал, сами прочли. Опыты, к сожалению, это еще очень мало. Да, очень мало. — Аполлон Захарович скорбно закачал головой. — Нет, понимаете, как бы я ни старался, юридических оснований…

— Значит, нельзя?

Воздвиженский ответил жестом: руками развел.

Лисицын посмотрел на руки Аполлона Захаровича — они были покрыты синими и красными жилками, — подумал: напрасный разговор, ненужный, лишний, и, поднявшись, поклонился:

— Прошу тогда простить за беспокойство.

— От всей души, от всего сердца говорю: так жаль, что не могу помочь сейчас. Но вы запомните: я отнесся к вам как к брату, как к близкому другу. Когда будут первые проблески, наметится у вас промышленный способ — милости прошу, добро пожаловать ко мне!

— Это не понадобится. Спасибо!

— Почему не понадобится? — Воздвиженский, точно обидевшись, поджал губы.

— Сейчас я напишу брошюру. Так закреплю свое авторство.

— Не смейте, боже сохрани! — испуганно закричал Аполлон Захарович. — У вас одна голова; если напечатаете, сотни ловких людей примутся развивать ваши же опыты. Сотни разбойников с большой дороги. Успеют раньше вас, поверьте знающему человеку («А что-то в нем все-таки есть от греческих философов»). И вы потеряете всё — другие опередят вас с патентом. Глазом моргнуть не успеете — где-нибудь во Франции или в Англии, скажем, фирму создадут, с крупным оборотным капиталом, с мировыми привилегиями. Заклинаю прямо: не пишите этаких брошюр! Добра вам желаю!

Лошадь трусила мелкой рысцой, извозчик дремал на козлах. Мимо плыли то совсем темные, то изрезанные квадратами освещенных окон дома. Лисицын сидел в пролетке, сгорбился. Заколдованный круг, думал он, лабиринт. Где же выход из положения? Что делать сейчас?

Когда он вошел в свой подъезд, начал подниматься по лестнице, ему встретились двое: Бердников и незнакомый господин в шляпе-котелке и клетчатом — мелкая клеточка, черное с белым — костюме. Оба спускались навстречу Лисицыну.

Увидев квартиранта, Бердников почему-то заспешил.

— Доброго здоровья! — крикнул он и частыми шажками, колыхая животом, ринулся по лестнице вниз. Веки и губы на его лягушечьем лице вздрагивали, отвисли.

Следом за Бердниковым побежал господин в клетчатом костюме.

Лисицын посторонился. Тотчас заметил светлые усы этого господина, квадратный подбородок, серые недобрые глаза.

Как-то само собой, в один миг открылось, ожило в памяти: заросшие инеем окна, холодные каменные коридоры кадетского корпуса; он, маленький Вовка, падает, кто-то дернул его за ногу; он ушибся, чувствует себя беззащитным, обиженным; а подбородок Микульского, вот этот самый отвратительный подбородок, трясется от злорадного смеха. И глаза…

«Да не может быть!»

Словно защищаясь, Лисицын протянул перед собой руку.

Господин в клетчатом костюме — неизвестно, Микульский ли он был или человек, на него похожий — вскинул быстрый взгляд, молча протиснулся между рукой Лисицына и перилами. Блеснули серые глаза, нагло улыбнулись, и вот он уже бежит вниз по ступенькам, постукивая каблуками.

«Но ведь это, — Лисицын даже отступил назад, — глаза того, чернобородого, что нитки продавал, иголки…»

Затих звук шагов, внизу хлопнула наружная дверь.