Судьба открытия

— Ну, что ты — не намерен! — Титов даже схватился за поручни кресла, локти растопырились и высоко поднялись. — Без патента, брат, — Федор Евграфович подозрительно прищурился, — нешто такое делается? Да без патента, кому не лень, воспользуется всякий. Не может — слышь, Сергей! — не может быть. Вздор, слова пустые!

Чикин смотрел на него, на двоюродного дядю, толстого, большого, похожего на красную каменную глыбу, одетую в добротный сюртук. Сергею Сергеевичу и беспокойно было — волнами накатывалась тревога — и к сердцу подступило чувство неприязни. «Слова пустые, вздор… У самого мануфактура, да брильянты, да банковские ценности… Тебе-то, понятно, слова пустые. Да это еще как повернет!»

— Вот вам и вздор! — проговорил Сергей Сергеевич, точно залаял. — Наделают сотни тысяч пудов, по копейке пуд — и все полетит прахом! Ни себе, вообразите, ни людям!

В гостиной наступила тишина — все молчали. Лишь шелестела ряса отца Викентия.

— Что он, — спросил тогда Федор Евграфович, — своей выгоды не понимает?

— Сумасшедший, — опустив голову, ответил Чикин. — Не иначе — социалист.

— И упорствует?

— Упорствует.

Сергей Сергеевич поднял взгляд и, встретившись с карими, пытливыми глазками дяди, угрюмо усмехнулся:

— Вообразите: «Это, — говорит, — не мое, это принадлежит человечеству». Благодетель из социалистов — пуще разбойника. «Подарю, — говорит, — нуждающимся».

— Ну-уждающимся?

— Совершенно точно.

Титов не то икнул, не то хрюкнул; лицо его стало совсем багровым. Смех начался с высокой ноты и, понижаясь, перешел в неслышные вздрагивания.

— Э-хе-хе-хе! Да нешто по-серьезному так говорят? У-ху-ху-ху… Турусы на колесах… Эва! «Человечеству»!

«Старый дурак, — думал Титов, — старый дурак! Чуть-чуть тебя Сережка не опутал. Да нет, меня, брат, не опутаешь. Я твой ход… насквозь! Вот это рокировочка! И как артист Сережка разыграл. Сироту казанского изобразил. Ох, и хитер! То-онко! Это — чтобы я к его пирогу не примазался. Врешь, молод еще! Я тебя — на пять ходов!»

— У-ху-ху-ху! «Человечеству»!

Гневно глядя на хохочущего Титова — «а, тебе смешно!» — Чикин ударил по дивану сжатыми кулаками и при под н ялся. Сказал:

— Напрасно изволите смеяться. Еще и не то будет. Да-с, не то!

— Ох, и сочинил же… У-ху-ху! Распотешил! А я уши развесил, дурак… «Нуждающимся»!

Чикин зашипел зловещим шопотом:

— Посмеетесь, когда все полетим к чорту. Из воздуха — крахмал. Из крахмала — муку. И патента брать никак не намерен. Добрые помощники найдутся: кинутся, вообразите, на приманку. Пустят, — закричал он, грозя кому-то пальцем, — вот на рынок задаром сахар… представьте, муку, хлеб. И торговля и рыночные цены, — он закрутил протянутым пальцем, повернул его вниз, ткнул в стол, — в тартарары! Всем тогда — сума! Разорение! Гибель!

Щеки Анны Никодимовны покрылись пятнами, а губы стали белы, как ободки кофейных чашек над позолотой.

— Сережа, — простонала она, — боже мой! Полиция что смотрит?

— В тартарары! — кричал ее муж. — Угля им хватит! Вся Россия прахом пойдет!

«Ишь ты какую ахинею… — подумал Федор Евграфович и перестал смеяться. — Да нет, чем больше врешь, тем меньше складу в твоих враках-то. И есть у тебя, видно, в этом деле интерес. Э-э, брат, как ни хитри! Не малый, видно, интерес».

Анна Никодимовна оглянулась, умоляющим жестом протянула руки в сторону отца Викентия:

— Батюшка, отец протоиерей!

Отец Викентий уже не имел благодушного вида. Его зрачки почернели, расширились, а нос казался еще более плоским, чем всегда. Протопоп оттянул пальцами цепочку, поддерживавшую массивный серебряный крест на груди, другой рукой провел по пышной желтоватой бороде и заговорил торжественно и поучающе:

— Бог повелел человеку жить в смирении. Бог дал человеку землю, чтобы возделывать ее и кормиться от своих трудов. Поистине дьяволом научен и гордыней обуян, кто вместо плодов и злаков земных тщится вкушать от угля преисподнего. Кощунственно это и противно божеству. С ересью наравне.

Сергей Сергеевич, шумно вздохнув, сел.

— Вот святые слова, — пришептывал он, — воистину мудрость! Что же это: под самые корни, представьте, под самые основы роет!

А протопопа было уже трудно остановить. Теперь он чувствовал себя проповедником перед паствой. Голос его стал зычным, гремел:

— Соблазн сеет и совлекает праведных с божьего пути. Но покарает бог ересиарха! Отторгнет он его от чад своих, как пса безумного…

— Так! Воистину так! — поддакивал Чикин. — Отторгнет… Властям указать надо!

Анна Никодимовна сложила кисти рук у подбородка и подняла взор к потолку.

Титов молчал. Откинувшись на спинку кресла — бесформенный, грузный, почти без шеи, со щеками, будто прямо переходящими в плечи, — он поглядывал беспокойными глазками то на племянника, то на отца Викентия, то на Анну Никодимовну:

«Вишь, какие маневры! У-у, закрутили! Да что они, в сговоре, что ли? Либо рехнулись, прости господи, все?»

Глава V Посетители