Судьба открытия

Он увидел: Петр Протасович красен от волнения, часто мигает, держит в одной руке пачку бумаг, конверты — на конвертах черные сургучные печати, — другой рукой показывает на стол, на записную книжку.

Профессор взял тогда книжку, раскрыл — высохший переплет хрустнул, будто сломался. Запах плесени стал еще резче.

Снизу переплет оказался пустым. Только в верхней его части сохранились пожелтевшие, рассыпающиеся в пальцах половинки листков. На них — блеклые, местами едва заметные строки. Почерк мелкий; строки перемежаются с формулами.

Перелистнув наугад, Григорий Иванович прочел:

«…энергетические затраты. В руках народа окажутся биллионы пудов крахмала и сахара. Итак, главнейшие фазы производства: собственно синтез и выпаривание растворов…»

Все это было написано с твердым знаком и буквой «ять». Торопливо перебросив несколько листков, Зберовский опять встретил слова:

«…синтез углеводов в широких промышленных масштабах. Теоретический расчет расхода энергии… но неизбежно низкий коэффициент полезного действия возвращает к мысли о частичном использовании солнечных лучей…»

Снова перебросив страницы, он прочитал в начале книжки:

«В 1905 году уже удалось управлять процессом — получать, по желанию, глюкозу, сахарозу или крахмал. А осенью 1907 года, когда опыты были насильственно прерваны…»

Шаповалов уселся в кресло — глубокое такое, мягкое кожаное кресло — и то смотрел на Зберовского, то заглядывал в листы расплывшегося немецкого текста. Английский язык он знал гораздо лучше, по-немецки понимал с трудом. Сейчас вообще не мог сосредоточиться, волновался.

— Григорий Иванович, — спросил он наконец, — что значит: фербинденден?

— Да вы понимаете, что это? — сказал Зберовский шопотом, поднял на ладони записную книжку, ткнул в нее пальцем другой руки. — Вы где это взяли? — Лицо профессора стало почти испуганным. — Да это же Лисицын, понимаете!.. Столько лет… это открытие Лисицына! Да! Ну, говорите же скорей: где взяли?

— Вот, пожалуйста, — сказал Шаповалов тоже почему-то шопотом, протянув Григорию Ивановичу письмо незнакомого техника. — В Калининградской области… Тут написано. Пожалуйста.

— Калининградская область — Кенигсберг?

— Совершенно верно. Восточная Пруссия бывшая.

— Господи, куда занесло! Лисицын — сомнений нет! А я-то искал… Господи! — восклицал Зберовский. — Подумать только! Значит, эмигрировал в Германию… А дайте, что у вас там по-немецки! — Он показывал на бумаги в руках Шаповалова, на листы немецкого текста и конверты. — Давайте, все прочту подряд.

— Вы сначала письмо прочтите!

— Где? Ага, вот это?

— Нет, на столе перед вами.

— Вот оно что! Эмигрировал, значит… эмигрировал…

Профессор несколько раз перечитал и письмо полковника и слинявший обрывок немецкого текста. «Ясно, — понял он: — скверный перевод с русского». Потом снова взялся за записную книжку. Бумага там была непрочная, ломкая; переворачивать остатки страниц было опасно: листки рассыпались от прикосновения к ним. Нельзя трогать, подумал Григорий Иванович, надо бережно, надо сначала отдать умелым людям, чтобы укрепили и проклеили. И нажал кнопку звонка, вызвал секретаря.

— Узнайте, прошу вас, — сказал, — в Историческом музее или в Историко-архивном институте… вот этот ветхий документ нужно реставрировать. Где это смогут, нужно узнать.

«Терпение, — думал, — терпение!» — и разглядывал бумажные чешуйки, лежавшие на столе. Они лишь сейчас отделились от книжки. На них виднелись буквы, части химических формул. Жалко было на них смотреть: на глазах исчезают строка за строкой, ломаются, тают драгоценные листки/

— Чтобы срочно реставрировать, — добавил он секретарю. — Вот кусочки бумаги тоже возьмите. Заверните все вместе. Сами только не притрагивайтесь. Головой отвечаете за книжку: очень ценная!

В тот день Зберовский даже ушел из лаборатории раньше обычного. Задумавшись, бродил по улицам. Сел в какой-то троллейбус — безразлично, решил, какой номер; сказал кондуктору: «До конца». Поехал, рассеянно глядел в раскрытое окно. Вспомнил: Владимиром Михайловичем его звали.

«Выплыл откуда-то след. Сам-то вряд ли в живых».

Троллейбус мчался вперед. Веял в окно теплый ветер, грело солнце, мелькали мимо автомобили и пешеходы, красивые новые дома.

Вот Белорусский вокзал. Вот нарядным проспектом, в зелени, среди широко расставленных многоэтажных зданий потянулось Ленинградское шоссе.

«Дорога в Ленинград», вспомнил Зберовский.

«С окладистой, — подумал, — рыжей бородой. Назвал коллегой, включил рубильник… Ослепительный зеленый свет. И тотчас пробу на фелингову жидкость. Пожалуйста — глюкоза!»