Судьба открытия

— Клава! — проговорил Петр Протасович громко, чтобы жена услышала, и положил свои пальцы на ее руку у локтя.

— Ты что, милый?

— Ничего, я так…

Крумрайх в это время сидел в вагон-ресторане; перед ним был графин водки. За тем же столиком сидел лысый старичок в суконной толстовке, красноносый и, невидимому, очень добрый, Старичок ел яичницу, украдкой посматривая на немца.

— Поскольку я по счетной части… — говорил он, обмакивая в яичницу кусочек хлеба.

— Дас ист зе́ер гут — русише шнапс, — сказал Крумрайх и налил из графина две большие рюмки. Придвинул одну из них к старичку. Жестом пригласил: — Про́зит, здоровье ваше, по-русски!

Чокнулся; отхлебнув маленький глоток, отставил свою рюмку в сторону. А старичок вздохнул — нельзя обидеть человека — и выпил до дна. «Гадость какая!» Сразу поморщился и, кажется, захмелел.

— Мне великий интерес, — продолжал немец: — на вашей спасательной станций «Дрегер» аппараты суть?

— Вот не могу тебе сказать. Знал бы, так с удовольствием… Но поскольку я по счетной части, в бухгалтерии Углетехснаба…

— Германски суть аппараты?

— Да что ты — германские! Отечественные, наши. Из треста «Техника безопасности» получаем. Так и пишется в накладных.

— Зо-о, — тянул Крумрайх, — о-очень карош, — и снова подсунул собеседнику полную рюмку: — Про́зит!

— А не лишнее? — испуганно спросил тот.

— Нет, — уверял немец, — нет, весьма полезно есть.

Опрокинув в рот вторую рюмку, старичок закашлял. Отодвинул тарелку с недоеденной яичницей. Глазки его теперь помутнели. Он прислушивался: голос немца доносился к нему точно издалека.

— Жертвы, — спрашивал Крумрайх, — на донецки шахт часто ли бывают? — И на всякие лады повторял свой вопрос: — Взрыв газ, флёцбранд то-есть сказать, пожары под землей? Несчастны случай, рабочим в шахте капут, прискорбны такие, плачевны, велик суть на рудниках у вас?

Старичок неожиданно хихикнул:

— Черти тебе зеленые… взрывы… пожары… Все ты путаешь спьяна, все ты путаешь.. Где же взрывы-то, а? Эх ты, человече, дербалызнул! Ах ты, гром тя разрази! — Язык его непослушно заплетался. — А ты знаешь, что таксе взрыв? Ты помнишь? Ты — щенок, молокосос, что ты видел на своем веку! — Он вытер платком вдруг заслезившиеся глазки. Продолжал сокрушенно, шопотом: — Было, было, действительно было. Ты это правильно, действительно… Я от тебя не утаю. Помню, как сейчас помню: году этак в девятьсот восьмом на Макарьевском… Я счетоводом состоял… Или на Харитоновском… Ох, было! Правильно говоришь!

Крумрайх сердито его перебил:

— А теперь?

— Что «теперь»?

— Большой несчастье на какой-нибудь шахт.

— Ну, как же не бывать? Бывает всяко! Да что… да вот, к примеру… Правильно, вот же еще случай! На соседнем руднике, скажем, с месяц тому… Селиванову, машинисту, на врубовой машине, конечно, ногу прищемило. Это верно, прищемило. Только кто, я тебя спрашиваю, виноват? Кто, я спрашиваю?

— А взрыв, я хотел знать, пожар?

Махнув платком, старичок опять хихикнул:

— Очень ты, вижу, пьяный! Экая ты бестолковая величина! Я ж тебе что толкую: вот, говорю, тогда на Харитоновке… Битый час толкую! Все ты путаешь, человече, слушать тебя… А помнишь Марью Ивановну, ты знаешь ее? Вот с супругой моей… Ох, как огурцы солили: никто против них! Я уж, честное слово… — Он тыкал вилкой, хотел попасть в яичницу, но попадал в скатерть; бормотал что-то уже совсем несвязное.

Немец смотрел в окно. Поезд замедлял ход.

То тут, то там виднелись рудники: начинался Донецкий бассейн.

И рудники — немец оценил опытным взглядом — совсем не похожи на прежние, на такие, как были здесь в четырнадцатом году. Во-первых, сейчас их много. Гораздо больше, чем прежде. А во-вторых, вместо убогих надшахтных копров теперь вздымаются громады из стальных ферм, железобетона; видны линии высоковольтных электропередач; кое-где дымят заводы; видны сады, нарядные дома, красивые улицы рудничных поселков; по улицам и между поселками в степи — Крумрайх глазам своим не поверил — бегут трамваи.

«Варвары! Зачем им это богатство?»

Он, сморщившись, взглянул на охмелевшего собеседника, встал из-за стола и пошел к себе в вагон, ©просил у Шаповалова:

— Каков есть Стаканов? Таков? — И протянул руку к потолку. Потом широко развел поднятыми на уровень головы ладонями.

— Стаханов? — рассмеялся Петр Протасович. — Нет, обыкновенный человек.

— А ученик его суть многочисленен? Последователь?

— Стахановцев много у нас.

— Я не понимал! Объяснить прошу, господин: каков есть метод…

— Стахановский метод?

— Да, да! Стаканов есть инженер?

— Обыкновенный рабочий, шахтер. А метод… Ну что ж? Метод — это высокая культура труда…

— У русски рабочий?

— Да, высокая культура, использование механизмов, расчленение труда на отдельные операции, расстановка людей. Все заранее продумано, ни одна секунда не теряется. И, главное, стремление сделать для своей страны… и мудрая помощь партии…

— Он хотел заработать фи-иль — много-много деньги?

Клавдия Никитична сидела в купе на диване, с нескрываемым любопытством разглядывала немца. Улыбаясь, притронулась к плечу мужа. Проговорила вполголоса:

— Ой, смотри ты…

А немец стоял на пороге и твердил: