Судьба открытия

— Верно, — сказал пограничник и вернул документы. Они были в порядке.

Вот наконец русский поезд. На каждом вагоне на белой эмалированной табличке написано: «Шепетовка — Баку».

Два раза прозвенел колокол, раздался гудок паровоза, и за окном вагона потянулись поля, освещенные солнцем, бескрайные, не разрезанные на полоски отдельных частных владений.

Крумрайх глаз не отрывал от этих полей. Стоял в купе у широкого зеркального окна. Не похоже на то, что видел в России раньше, думал он. Называется — колхоз. Большевистский колхоз.

«Варвары. Смешно! Зачем им столько земли? Вот если бы вам, герр Крумрайх, получить такое поле…»

Ему казалось, что соседи по его поместью, родовитые прусские юнкеры, относятся к нему свысока не только потому, что он не дворянин по рождению. Это верно, конечно, он не получил поместье по наследству. Но если б он был так же богат, как, скажем, фон-Шлиппе…

Эмма плакала, вспомнил он. Фр-ау фон-Шлиппе удостоила ее сухим поклоном, а говорить с ней не захотела. Фрау Иоганн фон-Шлиппе, генеральша. Невежливо даже с ее стороны.

«Разве Эмма — нищая или какая-нибудь еврейка? Какая-нибудь славянка, например? О, герр Крумрайх, было бы у вас такое поле — такое, как этот большевистский колхоз! Что бы тогда сказала фрау фон-Шлиппе!»

Крумрайх вышел из купе в коридор вагона, остановился у окна. И здесь, за окном, увидел, мелькают стога соломы, те же просторы, голубое осеннее небо.

Вот промелькнул элеватор. У элеватора вереницей стоят грузовые автомобили — очевидно, зерно привезли сдавать.

«Забавно! Скифы, мужики… Что они могут, что они умеют? Какой у них может быть урожай? Портят землю…»

Вот опять элеватор, опять вереница автомобилей с зерном. Снова элеватор, снова автомобили. Трактор тянет целый обоз из прицепов, тоже нагруженных мешками. Еще элеватор — это уже четвертый. Еще огромный обоз…

«Откуда у них столько зерна?»

Депо, водокачка. Поезд замедляет ход.

— Проводник, как долго стоит поезд?

— Десять минут.

Немец решил пройтись по перрону.

За вокзалом — ряд двухэтажных построек, совсем не похожих на крестьянские избы. Среди них — красивый каменный дом с колоннами; перед ним зеленеет сад, в саду — скульптурные фигуры.

«Тут, — подумал Крумрайх, — в доме с колоннами, наверно, живет главный здешний большевик. Комиссар».

— Эй, ты! — сказал он мальчику, стоявшему на перроне, и поманил пальцем.

— Во-первых, не «эй, ты», — дерзко ответил мальчик, — а во-вторых, что вам надо?

— Кто живет в этом доме?

— Половина дома — колхозный клуб, половина — ясли.

— Не разумею. Что есть «ясли»?

— Ну, дети колхозников там. Понимаете?

«О, большевики отнимают у родителей детей!»

Покачав головой, будто говоря: «Ясно, ясно», Крумрайх поднялся в вагон. С нежностью вспомнил своего сына, восемнадцатилетнего Отто, который этой весной перешел на второй курс университета. Здоровый, крепкий юноша, совсем как его отец в молодости; только сын не сделает ошибок, его не обгонит какой-нибудь Вергау; Отто с детских лет постиг, как нужно жить, и пойдет в жизни напрямик. Он, Готфрид, сына своего научит до конца. У Отто будут цепкие руки — Готфрид об этом позаботится. Да, Отто будет человек!

Ночью Крумрайх спал не пробуждаясь, — убаюкивало мягкое постукиванье колес; рессоры вагона, подумал он, наверно, сделаны в Германии, уж очень хороши. А наутро, когда он проснулся, кроме него, в купе оказалось еще двое пассажиров: мужчина и женщина.

Он услышал негромкий, переходящий в шопот разговор.

— Скушай еще бутерброд.

— Я сыт уже, — ответил мужской голос.

— С холодной телятиной. Или с сыром. Ты это зря.

— Спасибо, нет. Что «зря»?

— А молока не хочешь? Можно было, знаешь, обойтись без этого. Свободно можно было обойтись.

Крумрайх, не шевелясь, незаметно приоткрыл глаза, посмотрел сквозь прищуренные веки.

На диване напротив него сидел худощавый смуглый пассажир. Его чисто выбритые щеки отсвечивали синевой, черные волосы были закинуты назад. Здесь же стоял раскрытый чемоданчик с едой, а по другую сторону чемоданчика сидела — фрау, спросил себя Крумрайх, или фрейлен? — в сером шерстяном костюме, в блузке с белым галстуком, повязанным по-мужски, маленькая курносая спутница этого человека.

— Как обойтись, — говорил ей пассажир. — Ты представь себе: вещь, которую я понять не могу.

— Теперь ты в отпуск не сможешь как следует…

— Ну и что ж. А к Зберовскому — разве не в отпуск?

— Пропадет путевка в санаторий.

— Отдам кому-нибудь.

— Да пусть эта глюкоза! Думаешь, Зберовский тут что-нибудь поймет?

— Как же не поймет! Парадокс: горючий газ, газификация угля, и вдруг — глюкоза! Нет, так нельзя оставить. Он специалист крупный. Я поеду.

— Учиться?

— Хотя бы и учиться.

— Всю жизнь учишься!

— Сама в заочный поступила. Зачем тебе, ведь техникум педагогический окончила?

— Ну, у меня школьники. Мне надо.

— А мне не надо? Тем более, такой парадокс.

— Ты думаешь, может иметь значение?

— Поездка-то?

— Нет, глюкоза.

— Кто ее знает. Вдруг — и очень может. Вот со Зберовским посоветуюсь.