Судьба офицера. Трилогия

И все невольно прислушались к тишине, но слух улавливал лишь тихий плеск воды, переливающейся через валуны и камни. Вода искрилась от разгоравшейся зари, и розовые и красные оттенки вспыхивали и гасли. Оленич всматривался в кромку сада и в кусты. На опушке леса он заметил какие-то движущиеся тени. «Присматриваются», - подумал он и сказал об этом Истомину. Но капитан промолвил, что фрицы не полезут до наступления полного дня, и ушел вдоль обороны.

Было уже совсем светло, когда из сада вышло трое гитлеровцев. Они беззаботно разговаривали, помахивали котелками, автоматы небрежно висели у них на груди. Они шли к реке.

- Как бы у кого-нибудь из наших не сорвалась рука, - обеспокоенно проговорил Костров.

- Пока тихо, - отозвался Оленич, чувствуя, как у самого руки чешутся поднять автомат и прострочить этих нахалов: идут по чужой земле как по своей!

Сержант Райков только ударил кулаком по брустверу окопа. Подносчик патронов, пожилой человек, Антон Трущак проговорил сокрушенно:

- Сколь же их набилось в нашу землю! Как вши в кожух! Вот щас они поползут к реке, к чистой водице…

И точно: лишь первые трое набрали воды, как из лесу вышла группа солдат с посудой, а за ними еще и еще.

- Товарищ лейтенант, - жалобно попросил Райков, - разрешите их окатить из «максима»? Хоть бы разок полоснуть! Не могу спокойно смотреть на их веселые лица!

- Потерпи, Сергей. Через час им станет жарко. Это пока они не обнаружили нас…

- Веселые вундеркинды! - прошептал с ненавистью Райков. - Водичкой обливаются, точно у себя на Рейне. Смотрите, смотрите! Они еще и яблони наши трусят! Погодите, набьете оскомину!

- Осваивают занятые земли, - проговорил Костров.

- Мы досидимся, что они сядут на бережку и начнут играть в губные гармоники! - Райков не находил себе места. - Да что же это такое!

Оленич остановил разговор:

- Прекратить! Приказ все слышали? Никаких разговоров! И не разжигайте свое воображение. Замрите. А я пройдусь по передовой. Посмотрю, что у Гвозденко. Как бы ребята не сорвались…

Бойцы пулеметного расчета сержанта Гвозденко копали в песке ход к реке.

- Что это будет? - спросил Оленич.

Гвозденко, смуглолицый и чернобровый, с хитрыми карими глазами, объяснил:

- Подводим воду ближе к окопу. Если будет горячая работа, так вода для пулемета - рядом.

- Хорошо, сержант. Сам додумался?

- Ребята присоветовали.

- Подскажи остальным расчетам.

Только Оленич сделал несколько шагов, как перед ним вырос Тимофей, ординарец Истомина.

- Вас комбат вызывает.

- Где он?

- Возле третьего пулеметного расчета.

- У Тура? Туда и направляюсь. А что там стряслось?

- Не могу знать. Послал и все.

Истомин разговаривал с высоким, худым лейтенантом. Увидев Оленича, сказал:

- В роте лейтенанта Дарченко нет ни одной противотанковой гранаты. А ведь ему держать мост!

- В полку сказали, чтобы помощи не ждали: офицеров нет, боевых припасов нет, поддержки огнем не будет, - глухим голосом говорил Оленич.

- Нет ли гранат у пулеметчиков?

- Товарищ капитан, если у моих ребят есть гранаты, то пулеметчики сами пойдут на танки. В Минводах вы видели.

- Да, это так. А где майор Полухин? - повернулся Истомин к пехотному лейтенанту.

Тот показал жестом, куда идти. Майора нашли в неглубоком окопе за необычным занятием: он сидел на дне окопа, оплетенного лозой, и месил серую глину. Она, эта глина, словно тесто из темной муки, жила и извивалась под мощными руками майора, лоснилась, расплывалась и округлялась в сплошную тугую массу. Тень остановившихся людей упала на майора, он поднял голову:

- А, комбат! - весело, добродушно воскликнул Полухин, оставив свое необычное тесто и вытирая руки. Затем сильным легким движением выпрыгнул из окопа и козырнул Истомину. - Я тут, понимаешь, руки тренирую. Удивляетесь? Скажете. Полухин занимается ерундой? Может, и так. До военной службы я немного учился лепить. Любил это дело, понимаешь! А тут вдруг увидел огромное месторождение каолина, смешанного с огнеупором… или похожей глиной. Черт возьми, как она месится, как она легко принимает изящные формы! Эта глина понимает человеческую мысль, улавливает настроение, поддается малейшим, нежнейшим движениям пальцев! Не удержался, побаловался малость.

Истомин мрачно слушал возбужденного майора. Он смотрел на глиняную головку юной женщины и молчал. «Это молчание не сулит ничего доброго: будет скандал!» - подумал Оленич. Но Полухин ничего не замечал и продолжал говорить шутливо, по-товарищески доверчиво:

- Хочешь, вылеплю твою голову? - смеясь, обратился он к Истомину. - У тебя такой профиль, как у римского тирана!

Лицо Истомина побледнело:

- Чем занимаешься, майор!

- Видишь, отдыхаю.

- Отдыхаешь? Противник в ста метрах, а ты развлекаешься, как в детском садике - лепишь куколки!

Оленичу жалко было смотреть на Полухина - в глазах майора таяло добродушие, исчезала с лица улыбка и дружелюбие. Вдруг растерянность сменилась досадой: