Судьба не прячется в шкафу

Руки обжигают, оставляя невидимые следы, в местах касания. Тело поддается ему, как тигры поддаются своим дрессировщикам. Зовите это химией, страстью или похотью — наплевать!

Еще ни разу в своей жизни я не ощущала все чувства одновременно: меня словно окатили ледяной водой, выкачали весь воздух из легких и запустили туда аромат уже знакомого лакоста… А через минуту уже, я будто барахтаюсь в огненной лаве и не хочу плыть к берегу.

Внизу живота разрастается приятный горячий комок…

Не хватает воздуха. Еще секунда и упаду без сознания.

Отстраняюсь.

Тяжело дышим, как после кросса на длинную дистанцию. Он не убрал свои руки, не отпустил мою голову, прижался к моему лбу, прикрыл глаза и жадно хватает ртом воздух.

Мне жарко, мне душно, мне хочется выбежать на улице и упасть в первый сугроб. Легкие работают в полном объеме, горячий сгустившийся воздух тяжело тянется, высасывая из меня последний остатки сил.

Открываю глаза: Эрнест пристально смотрит на меня.

Голова остывает, а щеки наоборот начинают пылать. До меня доходит вся серьезность поступка, что я совершила. Поддалась соблазну, не смогла удержаться… Черт! Как теперь смотреть ему в глаза?

Встаю с дивана и буркнув «спокойной ночи» спешу в спальню.

Пусть завтра он ни о чем не вспомнит, пусть все покажется ему сном!

Падаю на кровать и как удав пялюсь в потолок. Кожа еще горит в местах его прикосновений, губы хранят остатки алкогольного привкуса. Провожу по ним подушечками пальцев: они кажутся мне чужими — не моими! Разве могут мои губы так дико напасть на человека?

Что со мной творится?

Переворачиваюсь на бок, накрываюсь с головой одеялом — так и засыпаю.

Ночью мне снятся его губы, глаза, мои руки на его обнаженной спине и наш первый, такой странный поцелуй.

Утром горло болело в разы сильнее, тело не поддавалось мне, словно вареная репа, а голова была такая дурная, что я едва могла сообразить: что к чему. Посиделки на холодной лавочке не пошли на пользу.

Нужно дойти до кухни, взять там лекарства и срочно приниматься за лечение — иначе уеду на казённую койку и надолго.

Встаю с кровати…

А нет, не получилось.

Встаю с кровати!

Снова провал. Ладно, полежу еще немного.

Прикрываю глаза, и розовые облака уносят меня в страну сладких снов.

— Полина… — нежным шепотом

Легонько тормошат за плечо.

— Полина. — немного грубее. — Полина! — совсем грубо.

Открываю непослушные глаза и пытаюсь разглядеть сквозь непонятную пелену источник сие звука. А источник — то, ни с чем не спутать!

— Полин, я просто хотел сказать тебе, что не знаю, что я делаю у тебя, но спасибо, что не выгнала меня. Я уже ухожу, спи.

— Не за что…

Упс! Это где-то скрипнула старая бабушкина кровать? А нет… Это мой простуженный голос.

— Ты что, заболела? — глаза нахмурились, а тон стал суровым, как у учительницы.

— Нет, перепела в караоке, — хриплю.

— Так, приехали. И где у тебя лекарства?

— Я сама могу

— Тебе, наверное, дико больно говорить? — строит добренькие глазки.

Вот тут — то он прав! При произношении даже малейшего звука горло словно Росомаха дерет.

Киваю.

— Тогда скажи: где лекарства, и молчи!

Вот тебе и сострадание. Какой же он невыносимый!

И милый…

Но вот вредность родилась вперед него.

А потом заботливость.

Черт, больной мой мозг бросается из крайности в крайности.

— На кухне, — отвечаю.

Он кивает и уходит, прихрамывая… Возвращается уже с кружкой заваренного терафлю, парой таблеток и градусником. Дальше действия для меня проходят, как в тумане. Постоянно клонит в сон, глаза слезятся от жара, Эрнест постоянно что-то запихивает и заливает в меня.

Он поясняет, что от чего пью, о мозг не соображает и даже не записывает это в памяти. Послушно глотаю все, что подносит мне мой доктор, периодически проваливаюсь в сон, но когда просыпаюсь — он всегда рядом. Лежит рядом на кровати и смотрит телевизор, сидит около меня и лазит в телефоне или же просто задумчиво смотрит в окно.

Ночь прошла для меня вообще незаметно.

Утром стало легче, но поток лекарств не сократился, а наоборот ввели еще горячее молоко с медом.

Не знаю, откуда у меня взялось молоко (терпеть его не могу) и мед.

Но пить пришлось, потому, как мне грозили залить его через другие щели. Какие — не уточняла, но и узнавать посредством опытов — не стала.

Разговаривать строго настрого запрещалось, встать без причины — каралось смертной казнью… «Молчать и набираться сил» — установка на ближайшую неделю.

Один раз ко мне заглянула Лика, но суровый Айболит быстро нагнал ее.

«Больная еще очень слаба, приходите, когда наберется сил» — аргумент? Как по мне — да.

Мне удалось лишь увидеть любопытные глаза Лики, которой удалось просунуть голову в дверной проем и ее ехидную улыбку. Ни грамма сочувствия! Ни капельки! По-моему, даже некое удовлетворение от происходящего. Что у нее на уме? Один Бог знает, и то — не скажет!