Судьба Лондона. Шесть возможных катастроф

– Какая гадость, – воскликнула Синтия. – Мистер Хакнесс, пожалуйста, закройте окно. Я почти жалею, что мы вообще открыли его. Что это?

Под сиденьем кареты послышалось шарканье, раздался заливистый лай собаки: маленький фокс-терьер Синтии пробрался в экипаж. Это был его любимый трюк, объяснила девушка.

– Он обязательно вернется, – сказала она. – Ким знает, что он плохо поступил.

То, что Ким был забыт и позже обнаружен свернувшимся калачиком под креслом своей хозяйки, было мелочью. Хакнесс был слишком озабочен, чтобы почувствовать беспокойство по этому поводу. Он лишь осознавал, что электрический свет становится все тусклее и желтее, а между зрительным залом и сценой клубится коричневая дымка. Когда занавес опустился на третьем акте, едва ли можно было видеть весь зал. Два или три больших тяжелых пятна какой-то жирной субстанции упали на белые плечи одной дамы в кулисах, и ее спутник поспешно вытер их. Они оставили после себя длинный жирный след.

– Я едва могу дышать, – задыхалась Синтия. – Лучше бы я осталась дома. Электрические лампы уже наверняка погасли.

Но лампы были погружены в клубок, который с каждым мгновением становился все плотнее и плотнее. Когда занавес снова поднялся, было лишь небольшое движение сквозняка из глубины сцены, и вся она была затянута небольшим коричневым облаком, которое не оставляло абсолютно ничего для обзора. Теперь невозможно было разобрать ни слова из программки, даже если поднести ее близко к глазам.

– Хакнесс был прав, – прорычал Гримферн. – Нам лучше было остаться дома.

Хакнесс ничего не сказал. Он не гордился точностью своего прогноза. Возможно, он был единственным человеком в Лондоне, который знал, что представляет собой вся тяжесть этой катастрофы. Стало так темно, что он мог видеть не более чем слабый отблеск своей прекрасной спутницы, что-то падало из мрака, как черный лохматый снег. Когда пелена на мгновение приподнялась, он увидел, что изящные женские платья совершенно заляпаны густой маслянистой жижей. Запах нефти был удушающим.

Сзади раздался испуганный крик, а из-за стены из черного дерева донесся вопль: кто-то упал в обморок. Кто-то говорил со сцены, чтобы остановить то, что могло обернуться опасной паникой. Еще одна мрачная волна заполнила театр, а затем он стал абсолютно черным, настолько черным, что спичку, поднесенную на расстояние фута или около того от носа, нельзя было разглядеть. На Лондон обрушилась одна из египетских казней со всеми ее ужасами.

– Давайте попробуем выбраться, – предложил Хакнесс. – Идите тихо.

Остальные, казалось, руководствовались той же идеей. Было слишком темно и черно для такой спешки, так что об опасной панике не могло быть и речи. Медленно, но верно модная публика достигла вестибюля, холла и ступеней.

Ничего не было видно, ни проблеска чего-либо, ни шума транспорта. Ангел-разрушитель мог бы пройти над Лондоном и уничтожить всю человеческую жизнь. Масштабы катастрофы напугали миллионы лондонцев, когда она обрушилась.

III

Город слепых! Шесть миллионов человек внезапно лишаются зрения!

Эта катастрофа кажется невероятной, кошмар, порождение больного воображения, и все же почему бы и нет? При благоприятных атмосферных условиях, что-нибудь грандиозное в виде пожара, и готово. И где-то там, в закромах природы, находится простейшее лекарство.

Подобные мысли мелькали в голове Хакнесса, когда он стоял под портиком Лицейского театра, совершенно беспомощный и безучастный в данный момент.

Но тьма была гуще и чернее, чем все, что он когда-либо мог себе представить. Это была абсолютная тьма, которую можно было чувствовать. Хакнесс мог слышать тихое чирканье спичек повсюду вокруг себя, но нигде не было ни проблеска света. Атмосфера была густой, удушливой, маслянистой. И все же она была не настолько удушающей, как это представлялось пылкому воображению. Сама темнота наводила на мысль об удушье. Тем не менее, здесь был воздух, знойный легкий ветерок, который приводил в движение муть и милосердно приносил из более чистых мест кислород, делающий жизнь возможной. Воздух, слава Богу, был всегда, до конца Четырехдневной ночи.

Некоторое время никто не разговаривал. Не было слышно ни единого звука. Странно было думать, что в нескольких милях отсюда земля может спать под ясными звездами. Страшно было подумать, что сотни тысяч людей, должно быть, стоят, потерявшись на улицах, и в то же время находятся рядом с домом.

Неподалеку заскулила собака, ребенок слабым тонким голосом крикнул, что потерялся. Встревоженная мать позвала в ответ. Малышка была потеряна в первой волне этой ужасной тьмы. По счастливой случайности Хакнессу удалось найти малышку. Он почувствовал, что ее одежда была богатой и дорогой, хотя на ней была все та же жирная слизь. Он подхватил ребенка на руки и закричал, что она у него в руках. Мать была рядом, но прошло целых пять минут, прежде чем Хакнесс наткнулся на нее. Что-то скулило и барахталось у его ног.

Он позвал Гримферна, и тот ответил ему прямо в ухо. Синтия плакала жалобно и беспомощно. Некоторые женщины были не в себе.