«Больших сигар любитель пусть придет
и мускулистыми ручищами собьет
ленивый крем из сладкой белой пены.
Пускай девчонки на себя натянут
все лучшие наряды, а ребята
пусть обернут цветы в газетную бумагу.
Пусть кончится все для нее на земле.
Единственный император —
это император крем-брюле.
Достаньте из большого гардероба
ее рубашку, ту, где не хватает
трех пуговок, расшитую цветами.
Укройте ей и руки, и лицо,
а если на ноги материи не хватит,
теперь уже ей холодно не будет.
Зажгите лампу — страшно в этой мгле!
Единственный император —
это император крем-брюле».
(Уоллес Стивенс)
«В колонне этой есть просвет.
Ты видишь в нем царицу мертвых?»
Стучали, должно быть, долго, потому что эхо этого стука блуждало по закоулкам его сна, пока он медленно приходил в себя. Снаружи было темно, и потянувшись за часами, он уронил их на пол. Это окончательно сбило его с толку.
— Кто там? — спросил он.
— Это Ева, мистер Мейрс. — Вас к телефону.
Он встал, натянул штаны и открыл дверь. Там стояла Ева Миллер в ночной рубашке с недовольным лицом только что разбуженного человека. Они посмотрели друг на друга, и он подумал: «Умер кто-то?»
— Издалека?
— Нет, это Мэттью Берк.
От этого знания ему не стало легче.
— Который час?
— Чуть больше четырех. Мистер Берк кажется очень взволнованным.
Бен сошел вниз и взял трубку.
— Мэтт, это Бен.
Мэтт хрипло дышал в телефон.
— Бен, вы можете приехать? Прямо сейчас?
— Да, конечно. А в чем дело? Вы что, заболели?
— Не по телефону. Приезжайте скорее.
— Буду через десять минут.
— Бен?
— Да-да.
— Есть у вас крест? Или медальон святого Христофора? Что-нибудь вроде этого?
— Н-нет. Я баптист… был.
— Ну ладно. Приезжайте.
Бен повесил трубку и быстро поднялся к себе. Ева все еще стояла там, на ее лице читалась тревога и подозрение — сочетание желания узнать, что случилось, с нежеланием и даже страхом.
— Мистер Берк заболел?
— Говорит, что нет. Он просто попросил… Ева, а вы католичка?
— Мой муж был католик.
— Есть у вас крест или медальон Святого Христофора?
— Где-то в спальне был крестик моего мужа… я могу…
— Да посмотрите, пожалуйста.
Она пошла спальню, шаркая шлепанцами по ковру. Бен зашел к себе, влез в рубашку и оделся. Когда он выходил, Ева вынесла ему крестик. Он тускло отсвечивал серебром.
— Спасибо, — сказал Бен и взял его.
— Это мистер Берк вас просил?
— Да.
Она словно окончательно проснулась.
— Он же не католик. И в церковь не ходит.
— Он ничего мне не объяснил.
— О, — она кивнула, пытаясь понять. — Будьте с ним осторожнее. Он очень дорог для меня.
— Конечно, я понимаю.
— Надеюсь, с мистером Берком все будет в порядке. Он сошел вниз и вышел на крыльцо. Почему-то он не положил крестик на сиденье, а надел его себе на шею. Серебро приятно холодило грудь под рубашкой и, заводя машину, он слегка успокоился.
В доме Мэтта горели все окна, и, когда фары машины Бена осветили фасад, хозяин отпер дверь и впустил его.
Он вошел, готовый почти ко всему, но лицо Мэтта его ошеломило. Мэтт был мертвенно-бледен, губы дрожали, глаза расширились до предела.
— Пошли на кухню, — сказал он.
Бен вошел, и свет в холле осветил крест на его груди.
— Вы все-таки нашли.
— Это Евы. Так что случилось?
Мэтт повторил:
— На кухню.
Когда они поднялись на второй этаж и вошли в кухню, Бена ждал еще один сюрприз. Стол, где они ели спагетти, был теперь пуст, кроме трех предметов. На нем находились чашка кофе, старинная Библия и револьвер.
— Да что с вами, Мэтт? У вас ужасный вид.
— И может быть, мне все это приснилось, но слава Богу, что вы здесь, — он взял револьвер и принялся нервно крутить его в руках.
— Рассказывайте. И хватит играть с этой штукой. Он заряжен?
Мэтт послушно положил оружие и запустил руку в волосы.
— Да, заряжен. Хотя не думаю, что это помогло бы…, если только в себя, — он рассмеялся надтреснутым смехом, похожим на звон стекла.
— Прекратите.
Суровость в голосе Бена несколько отрезвила Мэтта. Он тряхнул головой, не как люди, а скорее, как животные, отряхивающиеся от воды.
— Там наверху мертвец, — сообщил он.
— Кто?
— Майк Райерсон. Он работает в городе. Сторож кладбища.
— А вы уверены, что он мертв?
— Уверен, хотя я не подходил к нему. Я не посмел. С другой стороны он, может быть, и не мертв.
— Мэтт, что вы говорите?