Суд королевской скамьи, зал № 7

Вошла Анджела с подносом и стала наливать чай. Наступило молчание. Терренс сидел с опущенными глазами, а Адам смотрел прямо перед собой, вцепившись в подлокотники кресла.

— Я говорила ему, что ты уже достаточно перестрадал. Незачем ворошить то, о чем мы хотим забыть.

— Он имеет такое же право это знать, как и Стефан.

— Я ничего не собирался ворошить. Это сделал другой. Вот книга — «Холокост» Абрахама Кейди. Вы когда-нибудь о ней слышали?

— В Америке она довольно хорошо известна, — ответил Адам. — Но я ее не читал.

— Так вот, эта чертова книга только что вышла в Англии. Боюсь, что я должен вам это показать.

Он протянул книгу Адаму. Станица 167 была заложена закладкой. Адам поднес книгу к лампе и прочитал:

«Из всех концлагерей наихудшей славой пользовался лагерь „Ядвига“. Там штандартенфюрер СС доктор Адольф Фосс устроил экспериментальный центр для разработки методов массовой стерилизации, используя людей в качестве подопытных животных, а штандартенфюрер СС доктор Отто Фленсберг и его помощник проводили другие столь же чудовищные исследования на заключенных. В пресловутом бараке № 5, в секретном хирургическом отделении, доктор Кельно проделал 15 000 или больше экспериментальных операций без применения обезболивающих средств.»

На улице дюжина ряженых, прижавшись лицами к окну, запотевшему от их дыхания, запела:

Счастливого вам Рождества,
Счастливого вам Рождества,
Счастливого вам Рождества
И счастья в Новом году!

18

Адам закрыл книгу и положил ее на стол.

— Ну, и ты, значит, думаешь, что я это делал, Терренс Кэмпбелл?

— Конечно, нет, доктор. Я чувствую себя как последний сукин сын. Видит Бог, я не хочу вас обижать, но ведь это напечатано, и сотни тысяч, если не миллионы людей это прочтут.

— Возможно, я слишком ценил наши отношения и поэтому не считал нужным все это тебе объяснять. Вероятно, я был не прав.

Адам подошел к книжному шкафу, отпер нижний ящик и вынул три больших картонных коробки, набитых бумагами, папками, газетными вырезками и письмами.

— Думаю, что пора тебе все узнать.

И Адам начал с самого начала.

— Наверное, никому невозможно объяснить, что такое концлагерь, и никто не сможет понять, как такое могло существовать. Мне до сих пор все это представляется в сером цвете. Мы четыре года не видели ни дерева, ни цветка, и я не помню, чтобы там светило солнце. Я часто вижу это во сне. Вижу стадион, где сотнями шеренг выстроены люди — безжизненные лица, мертвые глаза, выбритые головы, полосатая одежда. А за последней шеренгой — силуэты крематория, и я ощущаю запах горелого человеческого мяса. И еды, и лекарств там всегда не хватало. День и ночь я видел из своей больницы бесконечные вереницы заключенных, которые тащились ко мне.

— Доктор, я просто не знаю, что сказать.

Адам рассказал о заговоре против него, о муках, перенесенных в Брикстонской тюрьме, о том, что не видел своего сына Стефана, пока тому не исполнилось два года, о бегстве в Саравак, о своих кошмарах, о пьяном забытье — обо всем. У обоих по щекам текли слезы, а он все продолжал говорить — спокойно и бесстрастно.

Когда первые лучи серого рассвета проникли в комнату и за окном стало слышно, как просыпается город и как автомобильные шины шипят по мокрому асфальту, он умолк.

Они долго сидели неподвижно. Потом Терри покачал головой.

— Я этого не понимаю. Просто не понимаю. Почему евреи должны вас так ненавидеть?

— Ты наивный человек, Терри. Перед войной в Польше жило несколько миллионов евреев. Мы получили независимость только в конце Первой мировой войны. Евреи постоянно пытались снова ее у нас отнять, они всегда были среди нас чужими. Они были душой Коммунистической партии, это они виноваты в том, что Польшу снова отдали России. С самого начала это была борьба не на жизнь, а на смерть.

— Но почему?

Адам пожал плечами: