Суд королевской скамьи, зал № 7

В начале века в еврейской черте оседлости царской России, словно лесной пожар, распространялось сионистское движение. Стремление покинуть Россию, порожденное многовековым угнетением и погромами, нашло свое воплощение в мечте о возрождении древней исторической родины. Обитатели маленького еврейского местечка Продно в складчину отправили в Палестину своих первопроходцев — братьев Мориса и Хаима Кадыжинских.

Осушая болота Верхней Галилеи, Морис Кадыжинский снова и снова становился жертвой приступов малярии и дизентерии. В конце концов его отвезли в Яффу и положили в больницу, где ему посоветовали уехать из Палестины: он, как и многие другие, оказался не в состоянии приспособиться к здешним тяжелым условиям. А его старший брат Хаим остался.

В те времена было принято, чтобы американские родственники забирали к себе из Палестины столько членов семьи, сколько могли. Дядя Абрахам Кадыжинский, в честь которого автор книги впоследствии получил свое имя, жил в штате Виргиния, в Норфолке, и был владельцем маленькой еврейской пекарни в тамошнем гетто. Мориса Кадыжинского превратил в Мориса Кейди иммиграционный чиновник: ему совсем заморочили голову сотни новоприбывших, фамилии которых одинаково кончались на «ский».

У дядя Абрахама было две дочери, мужья которых не проявляли ни малейшего интереса к пекарне, и она после смерти старика перешла к Морису.

Еврейская община Норфолка была немногочисленной и сплоченной — члены ее держались вместе, как у себя на родине, в гетто, наложившем глубокий отпечаток на их психологию. Морис познакомился с Молли Сегал — тоже иммигранткой из сионистов, и в 1909 году они поженились.

Из уважения к его отцу, продненскому раввину, их брак был скреплен в синагоге, а последовавший за этим свадебный пир был традиционно еврейским — с бесконечным угощением, отплясыванием хоры и криками «мазель тов», не стихавшими до поздней ночи.

Ни Морис, ни его жена не были верующими, однако они так и не смогли отказаться от прежних привычек, говорили и читали на идише и придерживались преимущественно кошерной пищи.

В 1912 году родился их первенец Бен, два года спустя — дочь Софа. В Европе разразилась война, и их дело процветало: Норфолк стал главным сборным пунктом для войск и снаряжения, отправляемых морем во Францию, и пекарня Мориса заполучила правительственный подряд на поставки. Объем производства вырос втрое, а затем и вчетверо. Праавда, при этом пекарня почти утратила свой еврейский характер — если раньше хлеб и пирожные выпекали здесь по старым семейным рецептам, то теперь они должны были соответствовать государственным стандартам. Но после войны Морис отчасти восстановил прежние традиции, и его пекарня приобрела такую популярность в городе, что он стал поставлять хлеб в большие магазины, в том числе и расположенные в тех кварталах, где евреев совсем не было.

Абрахам Кейди родился в 1920 году. Хотя к этому времени Кейди достигли процветания, они никак не могли расстаться с маленьким стандартным домиком с белой верандой, где появились на свет все их дети. Домик стоял в той части города, которая была сплошь заселена евреями, — от церкви Святой Марии на Черч-стрит она тянулась на семь кварталов до аптеки Букера, где начиналось негритянское гетто. Вдоль улицы стояли лавки, точь-в-точь такие же, как на прежней родине, и их запахи и звуки запоминались детям на всю жизнь. Прямо на тротуарах шли жаркие дискуссии на идише, вызываемые статьями в конкурирующих газетах — местной «Вархайт» и нью-йоркской «Форвертс». Сапожная мастерская двоюродного брата Кейди — Гершеля источала замечательный аромат кожи, а в погребке солильщика, где можно было выбрать любой из шестидесяти сортов солений и маринадов, хранившихся в бочках с рассолом, стоял острый запах уксуса. На заднем дворе кошерной лавки Финкельштейна дети смотрели, как режут кур за пятачок, с соблюдением всех религиозных правил. По всей улице шла оживленная торговля зеленью с лотков, владелец магазина одежды Макс Липшиц, с сантиметром на шее, сам затаскивал к себе возможных покупателей с улицы, а немного поодаль в ссудной кассе Сола хранилась целая коллекция рухляди. Каждый предмет этой коллекции говорил о трагедии, постигшей кого-то из клиентов Сола — по преимуществу цветных.

Большая часть прибыли, которую получал Морис Кейди, шла родственникам в Россию либо в Палестину. Кроме черного «эссекса», стоявшего перед домом, почти ничто не говорило о его благосостоянии. Игрой на бирже Морис не занимался, и поэтому, когда разразился биржевой крах, у него оказалось достаточно наличных, чтобы прикупить за треть их настоящей цены две разорившиеся пекарни.