Суд и государство

Самым, пожалуй, драматичным является то, что после стольких реформ и всего этого движения в сторону расширения сферы компетенции суда, наблюдавшегося в течение последних 25 лет, статистические данные, a priori призванные дать возможность наглядно увидеть лучшую защиту конституционных прав, на самом деле вопреки ожиданиям не демонстрируют нам ничего подобного, т. е. не демонстрируют никакой эффективности мер, принятых в рамках расширения полномочий суда. Скажем, доля оправдательных приговоров не растет, а в каких-то случаях даже снижается, что, впрочем, логично с учетом различных форм plea bargaining, которые бурным цветом расцвели в американском духе в России, не всегда отвечая ожиданиям тех, кто мечтает о высоком проценте оправдательных приговоров, не будучи и сильно против plea bargaining, но напрочь отказываясь принимать последствия введения такого типа процедур. Более того, в некоторых случаях статистические данные нам показывают прямо противоположное. Если взять только одну иллюстрацию, то в советский период и в первое постсоветское десятилетие прокурор отклонял примерно 30 % ходатайств органов предварительного расследования о заключении под стражу. После передачи данного полномочия судам во имя лучшей защиты индивидуальных свобод мы сегодня сталкиваемся с тем, что судьи отклоняют примерно 10 % таких ходатайств[75].

Технически такого рода тенденция, когда прокурор отклоняет больше ходатайств о заключении под стражу, чем судья, объясняется достаточно легко. Прокурор прекрасно знает уголовное дело во всех его деталях по существу, он уверен в себе и поэтому может реально оценивать обоснованность применения той или иной меры процессуального принуждения, тогда как судья вмешивается в досудебное производство только от случая к случаю, не знает настолько хорошо уголовное дело и не имеет никакой возможности оценивать доказательства во всей их полноте. Невзирая на все усилия Верховного Суда РФ[76], судья естественным образом склоняется скорее к простому соблюдению формы, нежели к проникновению в существо уголовного дела. Можно вспомнить красивую фразу, брошенную в германской доктрине по поводу эффективности деятельности так называемого следственного судьи или, правильнее сказать, судьи над расследованием (ermittlunsgrichter). Один из авторов сравнил этого судью и осуществляемый им контроль над дознанием с «билетершей в театре, которая пропускает или не пропускает зрителей, по-настоящему даже не зная содержание пьесы, которую дают»[77]. Позволим себе утверждать, что речь здесь идет об очевидной слабости, быть может, даже о неотъемлемом институциональном недостатке системы «внешнего контроля», осуществляемого судом, т. е. о так называемой модели судьи над следствием как таковой. Применительно к Франции также не совсем понятно, в какой мере введение в 2000 г. судей по свободам и заключению сделало систему действительно более эффективной с точки зрения защиты конституционных прав и способствовало совершенствованию уголовного судопроизводства. Сомнения здесь также имеют место.[78]

Возвращаясь к центральной проблеме нашего анализа, следует прежде всего признать, что не существует никаких социологических данных, позволяющих с уверенностью констатировать, что все эти реформы и связанный с ними рост полномочий судов привели к большей эффективности правовой системы в плане защиты индивидуальных прав, по крайней мере через призму цифр, статистических данных и т. п. Можно ли в таком случае говорить, что данное конституционное движение, расширение полномочий судов, в частности в рамках предварительного следствия и дознания в уголовном процессе, если взять, допустим, только этот пример, представляют собой институциональную ошибку? Не затрагивая вопрос о возможных перегибах, вызванных интересующим нас движением в сторону увеличения полномочий суда, причем, подчеркнем, перегибах сугубо гипотетических, ответить утвердительно на поставленный вопрос вряд ли представляется возможным, во всяком случае на принципиальном уровне.

В такой ситуации возникают два других фундаментальных вопроса. Первый заключается в том, чтобы понять, насколько правосудие как конституционная миссия a priori может анализироваться через призму такого понятия, как эффективность, будь то эффективность, касающаяся защиты индивидуальных свобод, или экономическая эффективность, особенно когда мы говорим об эффективности, скажем так, «тактической», т. е. сопряженной с немедленными результатами, социологически видимой, трансформируемой в позитивную статистику или, допустим, в скорые экономические успехи. Думается, что в случае с правосудием такой подход недопустим по самым разнообразным причинам: и в силу, в частности, отсутствия внятных критериев оценки[79], и в силу конфликтного характера права, всегда вынужденного признавать неправоту одной из сторон, после чего она остается неудовлетворенной, и в силу объективной невозможности количественно измерить справедливость.