Ступающая по воздуху

Полуприсев в каком-то полукниксене, — видимо, сама почувствовала нелепость этого движения, — фрау Нагг открыла дверь магазинчика, выпустила странных своих гостей и тут же захлопнула, даже заперла ее.

— Ты же должен заплатить, — спохватилась Эстер, как только они сделали пару шагов по тротуару.

— Эстер, я заплатил. Сейчас тебе трудно это понять. Мы выслушали бедную женщину, которую обычно никто не хочет слушать. А это дороже, чем несколько книжек. И если у нее умная голова, она рассудит так же, как и я. Если нет — выставит счет, который я не буду оплачивать, а она в конце концов накатает заявление куда следует. К сожалению, она не умна. Она напишет заявление.

— Мы идем к Рейну? К овечкам? — спросила Мауди.

— Точно! — воскликнула Эстер и пустилась вскачь, то на одной, то на другой ножке.

Суховей улегся, небо затянулось тяжелыми облаками. Рыжий «воксхолл» почти бесшумно катился вниз по свежезаасфальтированной улице, вдоль скучных фасадов с увитыми нелиняющей зеленью ставнями.

Дороге в нижнюю часть города сопутствовала тишина. Амброс был задумчив и немногословен. Он часто поглядывал в зеркальце заднего вида, чтобы перед ним всегда было лицо Мауди.

Но когда вновь подъехали к шоссе, названному в честь библейского Заведея, к тому самому перекрестку, где у светофора дежурил булыжно-серый полицейский, на Амброса опять накатило игривое настроение, и его потянуло к новым приключениям.

— Что у нас на светофоре?

— Красный свет! — в один голос тонко пропели девочки.

— Но ни справа, ни слева я не вижу ни одной машины.

Он проехал перекресток, не теряя из виду полицейского. Тот и бровью не повел, хотя — Амброс готов был биться об заклад — явно заметил нарушение.

— Видали номер? — рассмеялся он, чувствуя боевой кураж, и сделал круг, огибая жилой квартал, после чего со скоростью улитки машина вновь выползла к тому же светофору, который все еще держал зеленый сигнал. Когда же вспыхнул красный и Амброс повторил свою проделку, а полицейский опять не среагировал, он остановился, подал машину назад, пересек перекресток — при красном сигнале, разумеется, — и заглушил мотор. Перед самым носом у полицейского.

— Прошу прощения. Я на минутку отлучусь. Надо кое-что объяснить этому джентльмену.

Он вышел из автомобиля и направился к полицейскому. Девочки незамедлительно выпрыгнули на дорогу и с обеих сторон прильнули к Амбросу.

— Милейший, вы случайно не заметили, как я проехал на красный свет?

— Как не заметить, — сказал полицейский мягким, как цыплячий пух, голосом.

— Это не навело вас на размышления?

— Нет.

— Так поразмыслите.

Страж порядка поразмыслил, снял фуражку и уставился на Амброса черными пуговками глаз. Нос свисал зрелой грушей, а рот с некоторым креном, почти лишенный верхней губы, был очень мал.

— Ну так что? — нетерпеливо наседал Амброс.

— При всем желании не могу, — пробормотал полицейский.

— Нет уж, доведем дело до конца! Я бросил вызов государственным властям. А вы что? Вы ничего не предприняли.

— Может, вас утешит, что ваш вызов обидел меня.

— Вы считаете меня болваном?

— Я не считаю вас болваном. Но я могу заблуждаться.

У Амброса на минуточку отнялся язык. Он окинул взглядом худощавую фигурку полицейского и его устрашающие клешни.

— Как вас угораздило стать жандармом?

— Очень непростая история. Может быть, вы сначала уберете машину с проезжей части? Вы же слышите. Люди теряют терпение.

И действительно, вой клаксонов все нарастал, так как «воксхолл» перегородил въезд на перекресток.

— Ну и черт с ними! — решительно возразил Амброс.

— Дело ваше. Я, знаете ли, — полицейскому захотелось похвастаться, при этом он выкатил свои пуговичные глаза в сторону улицы, — я человек музыкальный. Уже одно мое имя звучит как музыка. Эдуард Флоре. Вы не находите, что это долгое «О» имеет какую-то очень фригийскую тональность?

— Папа, папа, я хочу на берег.

— Ваши дочки?

— …

— Поистине прелестные барышни. Какая изысканность. Так вот. Я хотел стать пианистом. Бабушка всегда говорила: малыш, у тебя пальцы пианиста. А отец говорил: мальчуган так много спит, наверняка копит силы для карьеры. Я брал уроки игры при Терезиануме у профессора Владислава Станека, непревзойденного исполнителя Шопена. Вы представить себе не можете, какой жемчужиной в лице этого пианиста обладает наш городишко. Впрочем, Станек живет здесь только из-за свежего воздуха, поскольку в Кракове достаточно надышался угольной пылью. Так что я хочу сказать: профессор научил меня основам игры на фортепиано, но настаивал на том, чтобы до-мажорную инвенцию (номер 722 в СБП, то есть в Списке баховских произведений) — да-ди — да — ди — да-диии, — ну вы знаете, я играл как прелюд Шопена. А это невозможно. Исключено. Так нам пришлось потерять друг друга из виду. На другого учителя отец не пожелал тратиться, поэтому мне ничего не оставалось, как продолжать образование, можно сказать, самоучкой.