Строговы

Моя милочка красива,
Только носик короток,
Восемь курочек усядется,
Девятый петушок.

Толпа от восторга зашумела, заколыхалась. Вспомнив свою молодость, заулыбался и дед Фишка. Видимо, так бывает во все времена жизни: у всех поколений в молодости находились свои весельчаки, вот такие же, как этот парень-заводила. И не он ли, Фишка Теченин, в далекие годы был неустанным зачинщиком веселья на всех деревенских игрищах?

«Токует молодняк. Токуйте, милые. Оттокуете свое — и на покой», — подумал старик и хотел было пройти мимо молодежи не задерживаясь.

Но гармонист играл так залихватски, с такими искусными переборами, что старик не удержался от соблазна послушать.

— Ах, варначина, выделывает как! — проговорил вслух дед Фишка, подходя к толпе.

Но никто не обратил на него внимания. Мало ли теперь бродило тут народу за покупками в лавку Зимовского?

Дед Фишка приподнялся на носки, взглянул на гармониста и от удивления даже присвистнул. Склонив голову набок, на гармони играл сын Зимовского — Егорка. «Ишь ты, гармошку сыну завел, знать и впрямь капиталец имеет», — подумал дед Фишка про Зимовского и протолкался вперед посмотреть, хороша ли гармошка. Егорка сидел на клети амбара, в сапогах с калошами, в суконных брюках, в теплой и мягкой рубашке-верхнице, опоясанной шелковым крученым пояском.

Когда Егорка увидел деда Фишку, гармонь в его руках дрогнула.

— Ну и мастер, Егорушка! — искренне похвалил гармониста дед Фишка.

Егорка просиял. Оробел он по привычке. Овладев собой, он еще шире раздвинул красные мехи своей гармони, а дед Фишка вдруг почувствовал, как холодные мурашки поползли по его спине: шелковый крученый пояс на Егорке принадлежал когда-то Захару.

Однажды, собираясь к обедне, Захар пожаловался, что нитка у кисти пояса порвалась и он начал расплетаться. Тогда же дед Фишка взял пояс, нашел в столешнице, где лежали охотничьи припасы, тонкую медную проволочку, замотал ею узелок и, подавая пояс Захару, сказал: «Теперь, Захарка, до самой смерти не износишь». Вскоре после этого Захар поехал в город и не вернулся.

Вспомнив все это, дрожа всем телом, дед Фишка опустился на клеть амбара рядом с Егоркой. Изогнувшись, гармонист старался изо всех сил. Крепкими ногами девки вколачивали в землю жалкие остатки увядшей травы. Русый кудрявый парень по-петушиному носился вокруг девок, выкрикивая какие-то смешные слова. Дед Фишка не слушал его. Скосив глаза, из-под мохнатых бровей он смотрел на Егорку. Когда Егорка отвернулся, он схватил конец шелкового крученого пояса и ощупал его. Сомнений больше не оставалось никаких: пояс принадлежал Захару. Дед Фишка поднялся и, протолкавшись сквозь толпу, тихо побрел от амбаров.

Старик шел и думал: что же делать теперь? Через несколько минут его нагнала толпа молодежи. Дед Фишка отступил с дороги, и парни, возглавляемые кудрявым молодцом, прошли мимо него. Возле дома Зимовского толпа остановилась. Егорка сомкнул гармонь и, отбиваясь от упрашивающих его парней, пошел домой.

Дед Фишка решился. Едва Егорка вошел во двор, как за спиной его раздался голос старика:

— Папашка-то дома, Егорушка? Дома? Вот и хорошо! Дело у меня к нему есть.

Егорка легко взбежал на многоступенчатое резное крыльцо. Дед Фишка не отставал от него.

В доме было тихо и пусто. Зимовской сидел в переднем углу, под иконами, за тяжелым лиственничным столом и сосредоточенно что-то подсчитывал на больших счетах. Не видя, что Егорка пришел не один, он продолжал щелкать костяшками, бурча себе под нос:

— Десять по гривеннику будет рупь. Раз! Десять гривен — будет тридцать…

«Захарову кровь подсчитываешь, антихрист!» — подумал дед Фишка, дрожа от негодования. Ему хотелось снять с плеча ружье и пальнуть из него в ненавистного человека.

— Тять, чего ж ты гостя не встречаешь? — сказал Егорка, выходя из горницы уже без гармошки.

Зимовской поднял голову, взглянул на деда Фишку и проговорил озабоченно:

— Садись, Данилыч. Егорка, сходи на огород, позови мать.

Егорка направился к двери, но дед Фишка цепко схватил его за плечо и остановил. Сдернув с него шелковый пояс, старик собрал его на ладони и, уничтожающе глядя на Зимовского, дрожа от волнения и еле сдерживаемого негодования, заговорил:

— Поясок-то Захаров, Степан Иваныч! Ты поди думал: не узнается это грешное дело, убивец?!

Бледный, дрожащий от страха Зимовской встал, сделал шаг из-за стола и зашатался.

— Данилыч! — всхлипнув, крикнул он и упал к ногам деда Фишки. — Не… губи, не… не разоряй нас… По гроб жизни рабом твоим буду… В пай в юксинское дело приму…

Испуганный Егорка опрометью бросился за матерью.

Когда он возвратился с Василисой, Зимовской по-прежнему стоял на коленях и, как на исповеди перед священником, рассказывал старику об убийстве Захара.

Василиса с брезгливостью посмотрела на своего безвольного мужа, вымаливающего у старика пощаду, окинула взглядом избу и увидела у печки тяжелый топор-колун. Схватив его, она крикнула деду Фишке:

— Уходи отсюда, леший! Не виноват Степа, не виноват! Околдовал ты его! Наговаривает он на себя!