Строговы

— Настя! — кричал какой-то мужик в другом месте. — Лошака береги! Жеребец будет — картина! — И безнадежно добавил: — Эх, все сгинет!

Скоро к толпе подошли поп, дьякон и Евдоким Юткин, исполнявший обязанности церковного старосты.

Начался молебен. Надрывая глотку, дьякон провозглашал «здравие государю-императору Николаю Александровичу» и «победу христолюбивому воинству». Но трудно было перекричать толпу. Молебен никто не слушал.

Через несколько минут, закончив службу, поп тыкал заиндевевший от мороза крест в губы плачущим, обезумевшим от горя солдаткам.

— Кончай прощание, мужики! — крикнул староста Герасим Крутков, который должен был сопровождать мобилизованных в город.

Снова начались причитания. Немало Анна прожила на белом свете, а подобного ни разу не слышала.

Особенно дико, надсадно голосила жена Мартына Горбачева, Пелагея, обычно веселая, бойкая бабенка:

— Мартынушко мой, да соколик ты мой ненаглядный, да на кого ж ты нас спокидаешь? Да чует мое сердце, да чует мое ретивое: вековать мне век одинешенькой, да только с малыми ребятками!

Она опустила голову на плечо Мартыну, а он, будто не замечая ее, обнимал гармониста и громко выкрикивал:

— Поехали! Поехали, Митрофан! На тот свет поехали!

Отдельным кружком, в стороне от толпы, с батожками в руках стояли старики. Были тут известный зубоскал Петруха Минаков, по прозванию Царь Давид; дед Лыков, по-уличному просто Лычок; Кондрат Гуменнов, прозванный за высокий рост Полтора Кондрата; старый поселенец, начетчик Святого писания Григорий Сапун. Они смотрели на толпу, переговаривались, вспоминали былое. К ним подошел Евдоким Юткин, в волчьей дохе нараспашку и белых, украшенных красной росписью валенках.

— Ну, что, старики, загоревали? — спросил он. — Война будет короткой. Отец Аполлинарий говорит, что не пройдет и двух недель, как враг будет посрамлен.

— Тебе, Алдоха, чего горевать! — заговорил Кондрат Гуменнов. — Откупил сынов, оба у тебя дома. А погляди на других — кто работать-то станет? Весной, слышь, пахнет, а земелька — она работу любит.

— К весне вернутся, — сказал Евдоким.

— Да ты что, Алдоха, сорочьи яйца ел? «Вернутся», «вернутся»! Мы побольше твоего прожили, — загорячился дед Лычок. — Ее только начни, войну-то, она тебя, как трясина, до ушей затянет.

— Еще, Евдоким Платоныч, в Писанин сказано… — вступился в разговор Григорий Сапун, но закончить свою мысль ему не удалось.

Толпа с воем, плачем и стоном двинулась вперед, людская волна подхватила стариков и понесла по улице.

Анна поехала вслед за толпой. В те короткие минуты, которые провела она среди провожающих, в душе ее произошли перемены. Давно ли думала она о Матвее со злобой, давно ли считала его причиной и виновником неудачно сложившейся жизни? Теперь все переменилось. Появись здесь в этот памятный час Матвей — она бросилась бы ему в ноги. Только теперь, увидев собственными глазами чужое, никакими силами неотвратимое горе, она поняла, как разумно поступил Матвей.

«Нет, я супротивная, неблагодарная, негодная я», — думала Анна, возвращаясь к себе на пасеку.

Чувство горячей любви к Матвею, которое она столько времени сдерживала, захватило ее, и она поняла, что нет ничего у нее в жизни дороже его.

С этого дня она стала готовиться к поездке в город.

3

Накануне отъезда в город Анна поехала на ток за соломой. Хотелось ей все дела сделать по двору, чтобы Агафье осталось меньше хлопот. Сбрасывая вилами с копны пласты снега, она и не заметила, как подкатил на санях Демьян.

— Бог в помощь! — крикнул тот издали.

— Господи! Откуда ты? — оторвалась Анна от работы.

— Не вы к нам — так мы к вам, — улыбнулся Демьян, соскакивая с саней.

Он привязал лошадь к березке и подошел к Анне.

— Я в городе был. Твоего мужика видел.

— Брешешь?

— Провалиться на этом месте!

— Ну, как он? — Карие глаза Анны заблестели от волнения.

«Сон-то мой в руку», — подумала она.

Прошлой ночью ей снился сон: идет она будто по полям, кругом цветы, зелень, рожь колосится, медом пахнет. Вдруг слышит, собака лает. Остановилась она, ждет. Знает, что не может собака одна быть. Кто-то, значит, навстречу ей идет. Проходит минута, другая — нет никого. И собака затихла. Идет она дальше. Вдруг из-за куста на нее собака — прыг. Большая, пестрая, с телка ростом. Анна испугалась, присела, а собака обнюхала ее и давай лизать руки. Хвостом виляет, визжит, ласкается. Утром Анна рассказала об этом Агафье. Свекровь славилась умением разгадывать сны.

— Это, милая моя, к вестям, — сказала она, выслушав Анну. — Вот посмотри: либо письмо от Матвея получишь, либо сам прискачет.

Демьян заметил, какой интерес проявляет Анна к вестям, которые он привез, и нарочно не спешил рассказывать. Топтался на одном месте, посмеивался.

— Ну, как он живет там? — торопила его Анна.

— Живет неплохо. Не прячется, как ты, от людей.

— На то он и город. Там никуда от людей не спрячешься, — спокойно проговорила Анна, не понимая намеков Демьяна. — Ну, а ты, Дема, с ним разговаривал?

— Где там! Он делами был занят, — с усмешкой ответил Демьян.

— Что он, арестантов гнал?