Строговы

— Давно ли поднялся-то, Артем Матвеич? — отрываясь от зеркала, спросила его Дуняшка.

— Только что, Дуня.

— А я все навестить вас хотела, да постеснялась, по правде сказать. Ну-ка, думаю, не поглянется вам мой приход, — певуче говорила Дуняшка.

— Ну что ты, Дуня, рад был бы. Полежи-ка пять-то недель в кровати. С тоски пропадешь! — проговорил Артем, осторожно присаживаясь на табурет.

Дуняшка засуетилась по прихожей с веником в руке — смахнула сор под железную печку, наскоро раздернула половичок у порога, сбившийся в кучку. Проделав все это проворно, легко, она села за стол, спросила:

— Тоскуешь?

— Тоскую, Дуня, — признался Артем.

— А я все во сне ее вижу. Снится она мне в белом платье, с венком из цветов на голове, точь-в-точь такой, как, бывало, на девишнике в троицу…

Они просидели с полчаса, вспоминая Маню, свою юность, друзей, одни из которых жили тут же, по соседству, а другие, вроде Ромки Горбачева, сложили голову на чужбине.

Артем ушел от Дуняшки еще более расстроенный, со смутным чувством неудовлетворенности жизнью.

Проснувшись утром, он горько подумал: «Опять длинный, скучный день наступил», — но вспомнил о Дуняшке и почувствовал облегчение.

«Схожу опять к ней, все-таки время пройдет незаметно», — решил Артем, вставая с постели.

Дуняшка встретила его, как и вчера, с радостью, от волнения даже слегка зарделась.

Через день Артем вновь пришел к Дуняшке, а потом зачастил к ней каждодневно, а то и на дню дважды.

Дуняшка вязала сети для рыбаков, и присутствие Артема нисколько не мешало ей заниматься своим делом. Дочка ее по целым дням находилась у соседей, Пьянковых, где у нее были подружки такого же возраста, и тишина, стоявшая в доме, всегда располагала к беседе.

Разговоры у Артема с Дуняшкой были все о ней, незабвенной Мане. Охотно уступая просьбам Артема, Дуняшка рассказывала длинно, со всеми подробностями, о том, как жила эти годы его невеста.

Слушая Дуняшкин певучий говорок, Артем живо представлял себе всю жизнь Мани Дубровиной: ее уход от родителей, работу по найму на эстонских хуторах, вступление в партизанскую армию в то время, когда партизаны стояли еще в Юксинской тайге, у Светлого озера, участие в боях и тоску, тоску по нему, Артему…

Дни шли за днями, а тема их разговоров не менялась. Когда нового ничего не приходило на ум, Дуняшка принималась пересказывать старое.

Но в конце концов это, видимо, утомило ее, и однажды, прервав свой рассказы, она сказала:

— А вы-то как жили, Артем Матвеич? От вас почти три года не было ни слуху ни духу. Многие вас и в живых не считали…

Артем очнулся от задумчивости, в которой он всегда пребывал, слушая Дуняшку, вскинул черную ломаную бровь.

— Ох, долго мне о себе рассказывать, — сказал он и вздохнул. — Немало и мной пережито. Вначале, как призвали, служил в Иркутске, в пехотном полку, потом с немцами воевал. Летом семнадцатого года был ранен и попал в лазарет в самый Петроград. Вышел из лазарета, в партию большевиков записался. В октябре вместе с матросами мы, красногвардейцы, приступом царский дворец брали. Самого Ленина на съезде Советов слышал, в самом зале, в охране, стоял. Ну, а потом опять началась походная жизнь. На разных фронтах побывал, а больше воевал против Колчака, на Урале и под Тюменью. Сначала рядовым был. А в январе тысяча девятьсот девятнадцатого года собрали нас, коммунистов, и назначили на командные должности. Пока вот сюда не послали, в Красной Армии ротой командовал…

Он посмотрел с улыбкой на Дуняшку, развел руками: вот-де и все — и, помолчав, впадая вновь в задумчивость, тихо спросил:

— Ну, а предчувствия-то у нее были, как мне приехать?

— Были, Артем Матвеич! — воскликнула Дуняшка. — Бывало, ворожим на картах, а ей все встреча с трефовым королем выпадает. Возьму скажу ей: «Ой, Маня, едет где-то Артем Матвеич!» Засияет вся, обнимет меня, шепчет: «Живой он, живой, что бы ни говорили, а живой».

Артем низко опустил голову. Долго длилось молчание. Розовели стекла в окнах от лучей заходящего солнца, погромыхивал от ветра ставень, с легким стуком бегал челнок в руках Дуняшки. Артем сидел задумчивый, все в той же позе — сгорбившись, устремив взгляд куда-то в пустоту. Потом он выпрямился и, словно отвечая на свои мысли, сказал:

— И надо же было этому приключиться! Ну, не уйдет от меня Демьян, клянусь, не уйдет!

Дуняшке стало жалко Артема, — понятны и близки ей были его переживания. Она ласково посмотрела на него, участливо проговорила:

— Худеть вы стали, Артем Матвеич. От тоски все. А что ж без конца тосковать? Что было, того не вернешь. Я вот тоже, когда получила письмо о смерти Васи, горевала-горевала, а потом поняла, что слезами горю не поможешь.

— Это верно, Дуняша, — вздохнул Артем, — жить надо…

— Как же, Артем Матвеич, жить собираетесь? Здесь останетесь или уедете куда-нибудь? — спросила Дуняшка.

Артем взглянул на нее, усмехнулся:

— Чудачка ты, Дуня! Куда же мне из родных мест ехать? Некуда. Да и ты тут. Оттого, что была ты подругой Мани, ты теперь мне дороже всех на свете… Возьму вот и женюсь на тебе, — закончил он совсем неожиданно и не то в шутку, не то всерьез.