Строговы

В проулке, возле изгороди, Максим упал в мусорную яму. Она оказалась неглубокой, но на дне ее валялись ржавые жестяные трубы. Они загремели и всполошили собак.

Не двигаясь, сдерживая дыхание, ребята долго стояли в тревожном ожидании. Собаки стали затихать. Дольше всех протяжно и жалобно тявкала собачонка где-то совсем рядом.

— Это наша Жучка лает. Вот шалава! — прошептал Андрей.

Вскоре успокоилась и она.

Шагов через десять встретилось препятствие — изгородь. Отыскав отверстие, протискались в него, и сразу стало легче: за изгородью начинался огород Зотовых. Захотелось поскорее проскочить к дворовой калитке, но собачонка опять затявкала, и сделать это они не решились.

— Посвистать бы ей. Она меня узнает.

— Я тебе посвищу… по зубам!

Осторожно ступая, спотыкаясь о комья замерзшей развороченной земли, сделали еще шагов двадцать — тридцать. Под ногами захрустели угли.

Андрей, шедший впереди, резко остановился.

— Макся, нашей избы нету.

— А это что чернеет?

— Дом Водомеровых.

— Ты ослеп?

Но, присмотревшись, Максим понял, что Андрей прав: влево чернел дом Водомеровых, а прямо, где стояла раньше изба Зотовых, угадывалась дыра в улицу.

Долго стояли молча.

— Идем к нам, — сказал Максим.

Снова пошли. Собаки зачуяли их, подняли лай, но пережидать не хватило терпения.

Выбрались в проулок, обогнули кладбище, заросшее лесом, и вошли в огород Строговых. В самом конце его, у изгороди, росли черемуховые кусты. Проходя тут, Максим отломил веточку, размял в пальцах и понюхал. Горький, терпкий запах защекотал ноздри. Родным-родным отдавало от пальцев.

Наконец под ногами знакомо заскрипели ступеньки. Максим протянул руку, хотел постучать, но дверь сеней открылась сама от первого же прикосновения.

«Смелые какие, спят с незапертой дверью. Зайду и громко поздороваюсь», — решил он и, миновав сени, широко распахнул дверь в избу.

В одно мгновение, которое невозможно измерить, он всем своим существом ощутил: в его родном доме что-то произошло. Предчувствуя недоброе, он спросил:

— Кто-нибудь есть? — Максим хотел сказать это громко, но страх перехватил горло.

Хлопнув дверью сеней, стуча сапогами, вошел Андрей. Максим осмелел, чуя за собой товарища.

— Эй, кто тут есть живой?

— Ты громче — спят люди.

— Мама! — надтреснутым голосом крикнул Максим.

В темноте что-то тяжело и глухо стукнуло. Кто-то спрыгнул с печки. Максим и Андрей замерли.

— Максимушка! Откуда ты? А я-то думала — смертушка моя пришла. — Агафья запричитала, шаркая ногами по полу.

— Тише, бабуся, тише. Мы с Андреем беглые.

Трясущимися руками Агафья отыскала в темноте внука, обняла его, заплакала навзрыд.

— Бабуся, а мама где?

Агафья долго ничего не могла сказать: душили слезы.

— Мать с Маришкой в бане живут, а я тут умереть хочу, в своем доме… Стегали нас с матерью, Максимушка…

У Максима закружилось в голове, во рту стало сухо. Он уткнулся лицом в плечо бабушки, готовый разрыдаться.

— Максим, нам укрыться где-нибудь надо, — с тревогой в голосе напомнил Андрей.

Максим обеспокоенно затоптался на месте, потом сказал:

— Веди нас, бабуся. Веди куда-нибудь. Прихватят нас — несдобровать никому.

Агафья поняла, чего хочет от нее внук.

— О господи, куда же вас девать-то, родненькие? — запричитала она и, взяв Максима за руку, пошла во двор.

Огородом, а потом закоулками она вывела их к речке и велела в кустарнике переждать.

— Ваше счастье — матери одни в бане, — заговорила Агафья, вернувшись к кустарнику. — Девчонки у Поярковых в овине ночуют. Им про вас ни гугу!

Анна и Зотиха стояли посреди бани, настороженные и неподвижные. Тусклый, чадящий ночник, горевший в углу на табуретке, освещал их неровным, дрожащим светом. На полу в беспорядке валялись узлы с бельем, одежей, в деревянных шайках лежала посуда, тут же стояли медные пузатые самовары. Единственное маленькое оконце было заткнуто подушкой. Пахло пережженным кирпичом и прелыми вениками.

— Кормить их, бабы, скорее надо, — пропуская вперед себя Максима и Андрея, сказала Агафья.

— Сынок мой, вот до чего мы дожили! — с болью проговорила Анна.

Зотиха обняла Андрея, обливаясь слезами и приговаривая что-то жалобное.

То, что мать не заплакала, удивило Максима. Она стояла в углу, и что-то угловатое и резкое было во всем ее облике.

«Переменилась мамка. Раньше-то сильно любила поплакать», — подумал Максим.

— Хватит тебе, Нелида, хватит! Давай их кормить станем. Рассвет скоро, — сказала Анна.

Они засуетились возле каменки, в которой жарким светом переливались, как золотые самородки, крупные угли.

Не прошло и получаса, а матери уже знали, какой длинный и рискованный путь совершили их сыновья. В свою очередь и они рассказали про горькую свою долю. Долго каратели щадили дом дочери Евдокима Юткина. Но когда прошел слух, что Матвей возглавил таежную армию партизан, подручные штабс-капитана Ерунды ворвались к Анне, все поломали, порубили шашками корову, кур, поросенка, хотели жечь двор, да неожиданно вступился Демьян Штычков, уговорил пока не делать этого. Каратели похлестали баб плетьми и ушли, но надолго ли?

В разговорах ночь миновала незаметно. Агафья вышла на улицу и, возвратившись, сказала: